— И что же вы делали? — в свою очередь спросил я.
— Заботилась о вашей безопасности, — ответила Мэри.
Темно–синий «Мерседес—Бенц» резко свернул за угол 111‑й улицы и 1‑й авеню, взвизгнув тормозами, остановился перед забитой посетителями пиццерией, и все четыре двери разом распахнулись. Из машины вышли три молодых чернокожих парня в длинных пальто с пистолетами в руках и встали возле открытых дверей, дожидаясь, пока наружу выберется четвертый, главный из пассажиров. Малыш Рики Карсон — невысокий и очень коренастый, — слез с заднего сиденья, опустил воротник своего пальто, поправил манжеты и, не поднимая головы, слегка прихрамывая, начал подниматься на невысокое крыльцо. Внутрь он вошел один, трое сопровождающих, все так же державших оружие на виду, стали по сторонам от входа, спинами к окнам пиццерии, с таким видом, будто их чрезвычайно интересовали снующие по улице прохожие. Двое крупных мужчин преградили было путь Рики. Он не стал демонстрировать ничего более угрожающего, чем ухмылка.
— Пропустите его, — сказал хозяин, стоявший возле сияющей чистотой духовки из нержавеющей стали.
Малыш Рики Карсон кивнул вышибалам, неохотно уступившим дорогу, и направился к мужчине, стоявшему у духовки. Хозяин заведения был высоким и грузным, но носил избыточный вес без всякого труда. Одет он был в черные слаксы, купленные по дорогому фирменному каталогу,
и тоже черную рубашку, застегнутую на все пуговицы. Выбритая наголо голова сияла в свете горевших под потолком ламп. Вблизи можно было уловить исходящий от него запах дорогого импортного одеколона. Его звали Джон Ра–манелли, и жители близлежащих улиц не без основания боялись его. Раманелли занимал видное место в команде Анджело и Пудджа и контролировал участок Восточного Гарлема, где родился сорок два года назад и который все еще считал своим домом. Он никогда не носил оружия и не имел судимостей, если не считать непродолжительной отсидки в детской колонии.
Раманелли внимательно смотрел на приближавшегося к нему Карсона и даже вышел ему навстречу из–за прилавка.
— Что–то далеко ты приехал за пиццей, — сказал Раманелли. — Неужели в вашем районе сгорели все пиццерии?
— Мы много в чем разбираемся, но, если честно, черные люди ничего не понимают в пицце, — ответил Карсон, глядя прямо в глаза Раманелли. — Спроси кого хочешь, и тебе скажут, что пепперони — это игрок первой базы из «Янки».
— Это нетрудно уладить, — вроде бы шутливо сказал Раманелли, хотя скованные жесты и напряженное тело все же выдавали тщательно скрываемую им сильную тревогу. — У меня на полках нет никаких призов за танцы, если ты понимаешь, что я имею в виду.
Раманелли кивнул тощему мужчине с большой лысиной, стоявшему по другую сторону прилавка, и тот поспешно схватил лепешку с подноса, рядом с которым стояла стопка пустых коробок, и сунул ее в верхнее отделение трехъярусной духовки.
— Одна минута, и ты получишь замечательную пиццу, — сказал Раманелли Карсону. — Подать что–нибудь запить?
— Не сейчас, — ответил Карсон, не сводя взгляда с Раманелли.
— А как насчет твоих ребят? — Раманелли посмотрел мимо Карсона на троих бандитов, стоявших перед его магазином. — Может быть, они захотят перекусить, перед тем, как стрелять?
Карсон сделал вид, будто не слышал вопроса, когда же лысый повар подвинул к нему горячую пиццу на бумажной тарелке, поднял руку, и тарелка застыла на середине стойки.
— Я слышал, что ты имеешь здесь десяток кусков в неделю, — сказал он, — и все это никак не связано с теми соусами, которые ты подаешь к пицце.
— Неужели ты ищешь место бухгалтера? — с легкой издевкой произнес Раманелли.
— Сколько ты отстегиваешь Вестьери? — спросил Карсон. Он сложил вдвое тонкую лепешку пиццы и откусил большой кусок; облачко пара вырвалось из его губ, словно сигарный дым.
— Ешь пиццу. — Раманелли отвернулся от Карсона. — Сколько захочешь, столько тебе подадут. За мой счет. С удовольствием угощу тебя. Когда наешься, забирай своих paisans, садись в «бенц» и отправляйся играть в своей песочнице. И больше никогда здесь не показывайся. Не послушаешься, значит, следующую пиццу положат тебе в гроб.
Малыш Рики Карсон осклабился в хулиганской ухмылке и выпустил начатую пиццу из руки. Она, громко шлепнув, упала на пол. Затем он не торопясь вынул пистолет из бокового кармана своего щегольского кожаного пальто и направил его в спину Раманелли.
— Может, ты и прав, — сказал Карсон, — только это будет не то дерьмо, которым ты здесь травишь людей.
Раманелли повернул голову к Карсону, и первая пуля угодила ему в правое плечо. Следующие две поразили его в грудь, и он грохнулся во весь рост на спину, сбив в падении два стула и стол. Как только раздался первый выстрел, три бандита ворвались в дверь пиццерии и навели пистолеты на посетителей, оказавшихся неподалеку от Карсона. Малыш Рики шагнул к упавшему Раманелли и, впервые удосужившись посмотреть на свое оружие, выпустил еще одну пулю ему в грудь. Потом он поднял дымящийся пистолет и навел его на лысого повара, который неподвижно застыл за прилавком.
— Ты хорошо знаешь Скелета Вестьери? Сможешь поговорить с ним? — спросил Карсон.
Лысый кивнул.
— Смогу.
— Когда увидишь его, скажи, что я выполнил подачу. Игра началась, — сказал Карсон. — Мяч на его половине.
Малыш Рики Карсон обвел победоносным взглядом лица перепуганных людей и кинул на стойку стодолларовую банкноту.
— Дашь каждому по пицце, — громко приказал он. — За мой счет.
С этими словами он ссутулился и, так и держа пистолет в опущенной руке, вышел из пиццерии. Трое пособников следовали за ним по пятам. 0. ни уселись в автомобиль, мотор которого все это время работал на холостом ходу, громко захлопнули двери, и машина сорвалась с места, оставив черные следы на асфальте и облачка дыма от жженой резины. Утонув в обтянутых толстой кожей мягких сиденьях своего нового «Мерседеса», Малыш Рики Карсон запрокинул голову и громко расхохотался — молодой гангстер, переполненный ощущением своей нарастающей силы.
— Этот сукин сын заслужил смерти хотя бы за то, что имел наглость называть пиццей то дерьмо, которым торговал, — воскликнул он. — Когда народ немного подумает, то все поймут, что я оказал им великое благодеяние. Спас их всех от язвы желудка.
Все четверо захохотали, но их смех заглушили голоса «Слая и семейства Стоун» из включенной стереосистемы. Очень скоро автомобиль исчез в густом потоке машин, стремившихся на мост Уилли–авеню.
Я сидел в итальянском ресторане на Западной 54‑й улице, в нескольких кварталах от больницы, и ждал Мэри. Множество ночей, проведенных у постели Анджело, начали сказываться на мне. Я очень редко бывал в своей рекламной фирме, предоставив почти всю работу подобранным мною молодым сотрудникам. Страдала и моя семейная жизнь. Я торопливо обедал с женой и детьми, то и дело поглядывая на висевшие в столовой часы, так как боялся не успеть к последнему вздоху Анджело. Прошло столько лет, и вот я снова позволил ему распоряжаться моими днями и ночами. Поначалу я боялся, что его болезнь, последовавшая за многими годами совершенно раздельной жизни, отняла у меня возможность показать ему, чего я достиг в жизни. Я хотел рассказать ему о своем бизнесе и о том, насколько успешно он идет. Я начал работу моего рекламного агентства с маленького арендованного офиса в Верхнем Вест—Сайде, где ничего не было, кроме телефона и большого блокнота. Я работал, не жалея ни времени, ни сил, в конце концов мое предприятие обрело многомиллионный оборот и теперь занимало два этажа на Мэдисон–авеню и филиал в Лос—Анджелесе. Мне также нужно было, чтобы он узнал, что я был хорошим мужем, все эти годы влюбленным в женщину, которая была мне и женой, и лучшим другом. Женщину, с которой мне было необходимо разговаривать каждый день и видеться каждую ночь. Я хотел, чтобы он знал, что еще лучше я проявил себя как отец двоих детей, которые скоро станут достаточно взрослыми для того, чтобы начать свою собственную жизнь. Мне было жаль, что его не было рядом с нами, когда мы играли и смеялись в парке, или когда дети праздновали свои дни рождения, и их лица были до ушей перемазаны кремом от торта, или когда они учиняли какую–нибудь очередную глупость, из–за которой приходилось среди ночи везти кого–нибудь из них в «Скорую помощь» обрабатывать ссадины. Но затем ко мне возвращалось ощущение реальности, а вместе с ним и уверенность в том, что ему, пожалуй, не требовалось видеть все это и слышать от меня какие бы то ни было слова. Он знал все заранее.
