Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149
«Рискуете, – сказал я тогда Сорочьеву, – ох рискуете». – «Писать будете? – спросил он. – А вы знаете, что она меня матом покрыла?» – «Но ведь это татарские слова, ее родные…» – «Шутите?» – «Ага. Больно материал вкусный намечается».
– Мы прекрасно вас помним! – кричал в трубку Никодим Петрович. – Не поверите, когда ваша статья на глаза попадается, чарку поднимаем за ваше здоровье. Ничего, говорим, держится человек, не продался большевикам за балыки! И Надежда Федоровна помнит, привет шлет!
– Спасибо…
Все бы хорошо, но в четвертом часу утра предаваться каким-то радостным воспоминаниям… Наверное, и к этому можно привыкнуть, но не сразу же… Наконец я вспомнил Никодима Петровича, с его румяными щечками, обожженными всеми ветрами мира, омытыми всеми морями мира, коротким седым ежиком, крепким брюшком… Он чуть ли не силой увез меня в Котовск разбираться с Сорочьевым. Как-то удалось ему прошмыгнуть мимо милиционера на входе, вроде сантехником прикинулся – нашел на улице старое ведро, сунул в него портфель и шапку, а по одежде он всегда сходил за сантехника – и прорвался в кабинет к главному редактору…
– Где вы сейчас, Никодим Петрович?
– А здесь, рядом, в двух шагах. Через десять минут буду у вас… Да, привет от Коли! На свободе Коля, выпустили! Не столь он хорош, как прежде, но восстанавливается, набирает обороты! Его же вначале к буйным посадили, помните? А те ребята отчаянные… Коля ночь с табуреткой в руках в углу просидел, все отбивался, а когда светать начало, тут уж и буйные поутихли, притомились… Потом ничего, через месяц на зарядку выводил, вокруг дома пробежки с ними устраивал… Когда после очерка его отпускать собрались, психи вцепились, отпускать не хотят… Представляете – забаррикадировались! Давай, говорят, мы тебя ахнем чем-нибудь по голове, и ты навсегда с нами останешься… Коля то смеется, то плачет. Их ведь там поколачивали, а он не давал, заступался, потом из полоумных группу самообороны собрал. О! Виктор Алексеевич, вы не знаете самого интересного! Когда Колю запихнули в дурдом за то письмо…
– Никодим Петрович, дорогой, вы знаете мой адрес?
– А как же! Через милицию запрашивал, мне прислали.
– Приходите… А я пока проснусь немного, ладно?
– Мчусь! Виктор Алексеевич, мчусь! На всех парах! Под всеми парусами!
Пройдя на ощупь к окну, я отдернул занавеску и выглянул на улицу. В свете желтоватых фонарей видно было, как мела прозрачная поземка. Столбик термометра у моих глаз по ту сторону окна показывал около десяти градусов мороза. Ни единого светлого окна во всем квартале. Я побрел на кухню, включил свет, постоял, с содроганием чувствуя, что где-то рядом несется, преодолевая сугробы, неутомимый борец за справедливость Никодим Петрович. Открыв кран, я плеснул себе в лицо холодной водой, поставил на плиту чайник, включил газ, чиркнул спичкой. Все давалось с трудом, над каждым движением надо было думать. Еще раз заглянул в чайник – вода есть. Газ горит. Остальные газовые краники закрыты…
Стол, конечно, завален грязной посудой – вечером убирать не было сил. Все сгреб в раковину. Заглянул в холодильник и тут же с досадой захлопнул. Кусок вареной колбасы, синеватые кости, вроде бы предназначенные для бульона, баночка подсохшей горчицы… Ничего, что хотя бы отдаленно могло соперничать с горячими пирожками.
В длинной пижаме с обвисшей резинкой и оборванными пуговицами, босой, всклокоченный и заспанный, я стоял посредине кухни, потерянно оглядываясь по сторонам. Глянул на себя в черное стекло окна. Возникло ощущение, что странного типа с загнанным взглядом я уже где-то видел, но признать, что это и был я сам… Не то сон продолжался, не то видения начались.
Какие черти несут его среди ночи?
Кто так делает?
Чайник! Самый настоящий чайник, вот он кто!
Мои домашние спали, когда раздался длинный торжествующий звонок. Дескать, открывайте, радуйтесь. Никодим Петрович вошел заснеженный, щечки его горели, глазки сверкали смущением. Он был в потертой шапке, сидевшей на голове косо, если не сказать шало, темное пальто могло оказаться какого угодно покроя, поскольку давно приобрело форму тела самого Никодима Петровича. Естественно, при нем была раздувшаяся, присыпанная снегом авоська, а в ней, как и в давние времена, маленькие и большие пакеты, комковато завернутые в газеты, так что сразу невозможно было понять, лежит ли в пакете письмо, банка консервов или бутылка кефира. Во второй руке гость держал настолько переполненный портфель, что он не закрывался полностью и потому был перетянут брючным ремнем.
– Моряк вразвалочку сошел на берег, – пропел Никодим Петрович. Он обнял меня, приподнял, обдав снегом и холодом, звучно поцеловал в обе щеки и, поставив на ноги, склонил голову набок, не веря своему счастью. Потом спохватился, отставил забитые снегом туфли в сторону, бросил на них шапку и пальто и с такой силой потер ладони друг о дружку, будто хотел получить огонь.
Оставляя носками мокрые следы, Никодим Петрович прошел на кухню, обернулся, подождал, пока я возникну из коридорной темноты. В его глазах было столько желания восхититься мною, сказать что-нибудь приятное, отметить неувядаемость, что я устыдился своего пижамного вида.
– Да, – протянул Никодим Петрович разочарованно. – Я бы вас не узнал… А тогда, помню… молодой, в сером берете, в каком-то грохочущем плаще, и пирожки с горохом за обе щеки… Как идет время! – простонал он с неподдельной болью и неуловимо быстро взглянул в сторону раздувшегося портфеля. Все ясно – опять попранная справедливость, опять война. Портфель наверняка набит жалобами и прошениями во всевозможные инстанции.
– Отошел я от этого дела, – произнес я сконфуженно, понимая, что не этих слов ждал от меня Никодим Петрович.
– Неужели отошел? – наивно удивился он, вскинув коротенькие густые брови. – Жаль… Годы берут свое, берут, хищники ненасытные.
– Да не в этом дело… Рассказами занялся.
– Рассказы – это хорошо, – одобрил Николай Петрович, присаживаясь к столу. – Вечерком, бывало, ляжешь в каюте, команда сыта, капитан сыт, утомленное солнце нежно с морем прощается… Откроешь журнальчик с картинками, и до того тебе хорошо, до того приятно, что нет никаких сил… Читал бы и читал бы, да вот беда – сон одолевает… А о чем рассказы-то, Виктор Алексеевич?
– Да обо всем понемножку.
– И про любовь?
– Случается.
– Это хорошо. Юная девочка, смятая простынка… – Он вздохнул, глядя на меня опечаленно. – Про любовь надо больше писать, а то уж и забывать начали, что это такое… То тебе производственные контакты, то тебе личные контакты, семейные, пассажирские, санаторные… А у меня жена съехала, – сказал он неожиданно. – Весь день только и слышишь – пора, говорит, тебе уняться. Успокойся, говорит, уймись, делом займись. А дело, получается, в двух грядках с помидорами… Съехала жена, нет, говорит, больше моих сил, представляете? Это на старости-то лет!
– Так что с Колей? – Я заварил чай покрепче, нарезал колбасы, поставил на стол чашки.
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149
