— Зовут тебя как?
— Лют.
— Что ж ты, Лют, пошел людей жрать? Вроде ж не Дикий?
Зеленые глаза вспыхнули:
— Ты откуда про нас знаешь?
— Знаю вот.
— Вожак повел.
— А ты, значит, не хотел идти? — усмехнулась собеседница.
— Почему не хотел? — удивился он. — Хотел. Я — волк. И жрать надо.
— Так ведь человеком когда-то же был…
— Не был. Родился в Стае. Со Стаей и живу. Отца убили, мать тоже. Из братьев ни одного не осталось. Сестра только. Старшая. Так чего мне вас жалеть?
— А Серого знаешь? — вдруг спросила Лесана.
Пленник пристально посмотрел на обережницу:
— Может, и знаю.
— Ты говори толком. От этого жизнь твоя зависит. Не хорохорься.
— А тебе он на кой?
— Хочу знать, что и как в Стае.
— А если расскажу?
— Жить оставлю.
— Чего мне у вас жить-то? В клетке сидеть?
— Ну уж прости, отпускать не буду.
— Тогда какая польза болтать?
— Все равно ведь узнаю. Одно дело — сам скажешь, другое — тянуть буду.
— Не вытянешь. Не всякий язык болью развязывается.
Она удивилась тому, насколько Лют отличается от трусливого и совестливого Беляна.
— Так зачем же ты в полон подался, коли гордый такой? Сбежать надеешься? — искренне удивилась Лесана.
— Я помочь могу. А вы за то меня не тронете.
— И как же ты поможешь?
— Я вам — про Серого без утайки. Вы мне — свободу.
— Нет. — Она поднялась на ноги. — Вот уж этого не будет.
Он ухмыльнулся, глядя снизу вверх:
— А ты подумай. Все-все расскажу. И то, чего мало кто знает.
— Откуда б тебе это известно стало? Ты ж не Осененный.
— Я — нет. А сестра моя — да. И она в Стае у Серого. Обещаешь не тронуть ее и меня — много чего узнаешь.
— Зачем же ты так со своей Стаей, а?
— Моя Стая — Мара. Но Маре пришлось идти к Серому. Не поймешь ты этого, Охотница. А мне Серый не вожак и не побратим, а так — тварь припадочная. Поэтому я вас хоть всей Цитаделью на него выведу. Но за то вы меня и волков моих отпустите.
— Нет.
— Ну что ж… нет так нет, — пленник снова откинулся к стене, — дело хозяйское. Я предложил.
— А не боишься, что вытянем все?
— Не боюсь. Тянуть замаетесь.
— Как же, если Стая твоя — Мара, ты сегодня невесть с кем сюда пришел?
— Тебе-то что?
— Да вот думаю — не врешь ли.
— Если и вру, как поймешь? — Он вздохнул и все-таки ответил: — Я сам вызвался с ними идти.
— Жрать хотелось? — со злобой спросила Лесана.
— Нет, — зевнул он, — жрать не хотелось. Думал девку красивую взять.
— Обратить?
— Ну да, — безо всякого стыда признался узник.
Лесане очень захотелось ударить его, но вместо этого она круто развернулась и вышла. В груди клокотал и кипел гнев. Девку, значит, взять?!
Когда обережница вернулась в избу, Тамира бил озноб. Испуганная мать сидела возле колдуна, укрытого мало не десятком тулупов.
— Дочка, ледяной весь, как сосулька! — со слезами в голосе пожаловалась Млада.
— Давай на пол его переложим, — кивнула Лесана отцу. — И ступайте сегодня ночевать к дядьке. Вдруг ночью хуже ему будет, придется светец теплить, отвары делать, перебужу вас…
Родители закивали.
Когда все ушли, Лесана посмотрела на лежащего без чувств мужчину и принялась медленно раздеваться. Сняла нательную рубаху и скользнула к нему под меховое одеяло. Прижалась нагим горячим телом к окоченевшему, словно деревянному, обняла и отпустила Дар. А как заснула — и сама не заметила.
* * *
-
Ивор, Ивор, проснись!
-
Всклокоченный мужик тряс за плечо закутанного в войлок человека.
-
Что случилось?
-
Разбуженный заворочался, откинул одеяло, и в рассветном полумраке его лицо со следами застарелой усталости
-
кругами вокруг глаз и глубокими складками в уголках рта
-
показалось совсем древним.
-
Нежа померла, а Радислава и Молчана лихоманка настигла.
-
Дождь идет, Дабор?
-
глухо спросил Ивор.
-
Идет, проклятущий,
-
кивнул мужик.
-
Просвета нет. Как бы сильней не разошелся. Ты уж поспеши, родимый. Надо отчитать их, да и…
Заканчивать Дабор не стал.
-
Отчитаю,
-
мужчина свесил ноги с лавки, нащупывая стоптанные сапоги.
В избе было душно, влажно, пахло прелью и дымом, но все одно
-
лучше, чем снаружи, где уже который день с неба сыпался мелкий, как пыль, нудный дождь. Гнилой таяльник! Ой, гнилой! Хоть во что оденься и обуйся, все одно
-
сыро и холодно…
Запахнувшись в кожаную накидку и надвинув капюшон на самые глаза, Ивор шел за Дабором. Он думал: "Девять суток. Прошло уже девять суток…" Девять долгих суток, слившихся в один бесконечный хмурый, скорбный день, которому нет и словно не будет конца. Будто все, кого обережник знал и дал обет защищать, решили умереть, оставив его доживать век с чувством горького стыда и никчемности.
Ноги скользили по залитому водой снежному насту, и мокрый черный лес, шумящий за тыном, казался навьим миром
-
безрадостным, тоскливым, мрачным. Изба стояла на окраине. А рядом столпились те, кого еще держали ноги: хмурые уставшие люди с остановившимися взглядами и отрешенными лицами…
Ивор оглядел их
-
и сердце сжалось. Из Елашира выходили обозом в тридцать человек. А нынче осталось меньше дюжины… Что за недуг неведомый они на себе принесли и где его сыскали
-
поди теперь дознайся. В Вадимичи приехали
