«Сегодня семья будет есть яйца всмятку», — сообщил он миру. (Лихорадочное засекание с секундомером!..) На плетеный деревянный поднос он поместил солонку, в маленькую корзинку — яйца, чашки, чайник, нарезал хлеб — и его туда же, отнес все это в комнату и поставил на кровать. «Вот вам идеальный муж», — склонился с щербатой элегантностью мастер (пижамные брюки же перевернулись обратно.) Женщина обманчиво улыбнулась, а затем с полным благодарности сердцем сказала: «Ложки, подставка, блюдца, джем, вареная колбаса, яблоки». Мол, всего этого недостает. Мастер обиженно кивнул, признал практическую правоту, но дистанции из-за этого не возникло. Мало того!
Он налил Фрау Гитти чая. Еще один нюанс. В жизни есть несколько мелочей, в которых он, скажу так небезупречен — если уж это вообще можно назвать упреком. Он, посмеиваясь, признает эти милые недостатки своей натуры. Сюда относится разлитие чая; потому что per absurdum,[69]что им движет вежливость, но на самом деле «маленькая хитрость», ибо первому наливают бледный чай. Ибо в каком бы взаимном переплетении ни жили два человека, все равно остаются области недосягаемого, отчужденность, тайны, увы. Он тоже не рассказал о своем трюке с чаем Фрау Гитти. «Но, но, mon ami!»
Педантично дождавшись, пока тарелки опустеют, пространства для мусора заполнятся — и сам он немного насытится, — мастер, следя за тем, чтобы взбесившаяся статика кровати не повредила ему, опрокинул жену на кровать и поцеловал ей руку. «Дорогая». — «Дорогой». Мадам Гитти была прекрасна, как на картине. Ее смуглая кожа и веснушки так и лучились, над городом поднимались цветные пузырьки воздуха, мастер закрыл глаза, а люди повсюду останавливались и глядели, глядели… «Знаете, друг мой, я вот этими глазами лично видел свою жену!»
После этого мастер длительное время боролся с Луиджи Донго, чей веселый хохот и подражающий сенбернару рык наполняли уютную комнату. Пока мастер осторожно заправлял кровать, ребенок был перепеленован, а кофе сварен. «Ты сахар положила?» — спросил он мягко. «С чего это». — «Это не упрек; это вопрос», — быстро ответил он, но недостаточно быстро для того, чтобы воспрепятствовать добавлению сахара в кофе, правда, он и не хотел этому препятствовать. Распитие кофе незаметно перешло в чтение газет. В небесах уже сиял свет настоящего предполуденного солнца. В комнате посветлело, поблескивали пылинки, на ковре преступно сверкнуло несколько длинных золотых волосков. В воскресном приложении он прочел новеллу. «Хороша, — сказал он молчаливым стенам справедливо, — хороша: почти испоганена». Ибо при желании он умел быть и таким безжалостным и великодушным. Поднял с пола спортивную газету. «Эх, товарищ Яцина, товарищ Яцина», — пробормотал он. Оказавшийся на расстоянии вытянутой руки первоклассный литературный журнал тоже подключился к рондо: выступление тренеров в прессе закончилось предоставлением профуполномоченным новых прав, которые оттеняли новеллу в стиле Круди. «Знаете, друг мой, это было изумительно: целый Божий день я ничего не делал. Просто лежал кверху пузом. Хороший был день для тунеядцев». (Что еще за тунеядцы! Как это несправедливо по отношению к самому себе! Ведь по мере того, как он изволил прогуливаться, поплевывать семечки, почесываться, и, сощурившись, прислушиваться к неинтересным разговорам, можно сказать: к Разговору Вселенной, в нем все откладывается, и он, мягко ступая, подстерегает, подобно хищному тигру!.. Трудная это работа. А сколько слюны уходит на лузгание семечек! Боже мой! «На ранний летний вечер уходит много слюны!» Вот так. Смею поэтому полагать, что если я и смотрю сквозь нечеткий объектив на творческий путь, жизнь, жизненный путь и смерть обожаемого Эстерхази, то с такого расстояния — ах как это расстояние велико! — каковое является гарантией.)
В полдень мастер заскочил в кафедральный собор, чтобы отслужить там благодарственную мессу. Цветные окна иногда отвлекали внимание. Когда он оглянулся, то уже на лестничной площадке ему в нос ударил запах картошки. «Знаете, друг мой, я видел одного редактора, который, когда об одной новелле, скажу точнее: о моей, кто-то заявил: но, старик, ведь это реалистическое произведение! — тогда у него, как у боевого жеребца, задрожали ноздри и он с надеждой ответил: «Ты так считаешь, уважаемый Имре?…» К чему же я это рассказал? А. Я тоже так дрожу от запаха картошки». Картошку с луком и растительным маслом мастер полюбил еще в деревенский период. (Нужда заставила.) Его привязанность не имела границ! Уже давным-давно хватало и на мясо, когда он попросил приготовить на праздничный обед в честь дня рождения именно ее. (Обеды в родительском доме, как в деревне, начинались в 12. Это тоже пережиток. Однако новые времена постепенно вытеснили и это. Каждый ест, когда приходит домой.) Можете себе представить возмущение господ Дьердя, Михая и Марци! Но в те времена физическое преимущество было еще на стороне мастера, за подзатыльниками, эдакими тумаками, дело бы не стало. С тех пор, как нам известно, ситуация изменилась! Эхе-хе, сколько раз я видел его униженным, на груди гигантская коленка оставляет опасные вмятины, а рука безжалостно крутит имеющийся в наличии нос. Хорошо еще, что мастер такой хиляк, так что мстить ему, по сути дела, неприлично.
Он навалился на звонок плечом. Как только дверь открылась, он тотчас же заметил: здесь речь уже идет и о копченой колбасе. «Картошка с паприкой?» — поднял он вверх брови. «А что, может, не нравится?» — сказала женщина с явной агрессией. «Ну, что ты». В общем-то, случилось то, что блюдо содержало жидкост-ибольше, чем ожидалось, но и паприки больше; он изволил упомянуть и то и другое — со знаками — и +.
«Смотаюсь на матч Марци», — поднялся он от стола, практически сразу залезая в грязную ветровку. «Возьми с собой яблоко», — сказала мадам Гитти, а сама залезла мастеру под куртку и обняла за талию. «Хорошо мне с тобой», — сказал он смущенно. «Возьми с собой яблоко». И он взял. Казимир Митович неистовствовала на огромном листе бумаги, который еще накануне мастер принес из химчистки. Девушка на выдаче заказов долго искала пальтецо. «Не найти, — сказала она, — а ведь я все глаза проглядела». Когда она потянулась, короткий халат задрался буквально до пупа, так что она оказалась в трусиках синего цвета. Мастер — тогда — прочистил горло и вежливо сказал: «А если вы будете так потягиваться, то я тоже все глаза прогляжу». Тишина оказалась мертвенней, чем мастер ожидал (он никакой не ожидал), а девушка покраснела; пальтецо нашлось, оно по ошибке оказалось среди юбок. «Кто же мог это сделать?» — прошептала девчушка.
«Я спешу», — сказал мастер на бегу и завернул к своему великолепному жеребцу, на которого вскочил. Яблоко на повороте качнулось, как свинцовый шар. Мягкой рысью отправились они в путь в разливающемся свете. «Превосходный день. Хорошо можно пожмуриться». Он удобно откинулся назад, ногами рассеянно перебирал в стременах, доверив выбирать скорость лошади. «Лошади». Его практически занимал только сигнал поворота. Тело вновь заломило от усталости, что теперь было однозначно приятно. Тряску он мог считать и благотворным массажем, и средневековой пыткой.
Господин Марци не смог обеспечить мастеру бесплатный пропуск на стадион, поэтому мастер купил билет; а потом тыквенных семечек. К тыквенным семечкам он попросил и кулек — отгородившись от проблемы «В какой карман насыпать, молодой человек?»: — молодая девушка-цыганка явно была раздосадована, но мастер чувствовал: другого выбора у него нет. На вершине короткого эскалатора — из-за больших черных спин — неожиданно выглянуло поле: зеленая трава, штанги ворот белые, солнце светит, сетка натянута: в порядке; мастер кивнул. Не спеша в обход подошел к бетонной лестнице на той стороне. Сочетание четкости ближней панорамы с замызганным полукругом внешнего кольца радовало глаз. Он пошарил в кармане, в темноте замкнутого пространства, ладонь с небрежной радостью наполнилась безупречным яблоком (о котором впоследствии выяснилось, что есть в нем прогрызенный туннель, горький туннель), затем, запястьем оттеснив яблоко к стенке кармана, нащупал очки и достал их. Большим пальцем обстоятельно протер стекла — сначала по кругу, затем вертикальными параллелями, — которые были на ощупь жирными и исцарапанными. Отпечаток пальца «как пашня на снимках с воздуха». Я в этом не разбираюсь, естественно, знаю только: нет очков неопрятнее, грязнее, запущеннее, плачевнее этих! Или произнесенными намедни замечательными словами господина Марци: очей!
