114. Письмо голубице
О исполненная света и воркования! О грациозная неуловимость!! О белизна! Чистота! Сияние! Пернатая мечта без единого пятнышка. О ты, чьи крылья, дымчатые от скорости, взмахами своими очищают мир! О соучастие, в котором пульсирует кровь бытия! О печаль, выплаканная всем сердцем и прощенная! О милый уголок души моей! О душа!
О ты, что парила над водами прежде Создания! Ты, которую Ной после потопа выпустил из ковчега!
Я питаю тебя, питая себя и весь мир, суть которого есть ты. Когда твоя стая, словно конфетти, засеребрится над городом, я взмою с вами. Сразу узнаю тебя по красоте лета. По белизне.
Святая чистая душа, оставайся со мной.
Пока держу тебя на ладони, клюв твой целует уголок моего рта. Сияние исходит из твоих глаз и из центра мира. Сияние заливает мои ноги, поднимается выше коленей. Прилив внутреннего света охватывает мои бедра и поднимается все выше, достигая сердца и головы. Моих губ касается розовый клюв. Ослепленный белизной, потеряв зрение, повторяю последние Христовы слова, как о том рассказал Иоанн:
— Совершилось.
115. И тогда
Рулетка двадцатых остановилась на черном вторнике. Брокеры на бирже носились, подгоняемые секундомером. Брокеры объявляли о падении акций голосами утопленников. Толпа напирала на запертые двери банков. Над входом в биржу на Уолл-стрит вырезали слова Гоббса «Человек человеку волк».
Фермеры Запада жгли зерно. В Нью-Йорке люди падали в обморок от голода.
Невозможно!
Женщины, чтобы не попрошайничать, продавали «райские яблочки». На общественных кухнях ходячим раненым в шляпы наливали суп.
Невозможно!
За шесть ежедневных обедов голодающие тряслись в танцевальных марафонах.
Невозможно!
И тогда вдовец Джонсон вернулся из Парижа. Он вздохнул и пожаловался:
— Куда ни поеду — я там! — потом улыбнулся и похвастался: — Постоянные путешествия не позволяют превратиться в провинциала.
— Я так не думаю, — поправил его Тесла. — Я думаю, что провинциальность или столичность твоей души не определяется местом твоего проживания.
Чтобы удивить Теслу, Роберт привез ему текст сербского манифеста сюрреалистов «L'lmpossible».
— Невозможно! — расхохотался Тесла. — Это рефрен всей моей жизни. Это говорили о каждой моей идее, с тех пор как себя помню.
— Ты когда-нибудь видел чудо? — поинтересовался Джонсон.
— Когда-нибудь? Всегда! — огрызнулся Тесла.
В семидесятые годы в Граце женщины носили нечто вроде кружевных слюнявчиков. С течением времени и они превратились в чудо.
Джонсон рассказывал ему о том, как Андре Бретон прислушивается к «геомагнитному пульсу Земли», и о его любви к невозможному.
— Невозможно! — опять рассмеялся Тесла. — Рефрен моей жизни!.. С тех пор как себя помню.
Наутро он почесал под полуцилиндром.
— Все подорожало, — сказал он. — Стало невозможным.
— Что?
— Содержать лабораторию.
Гернсбек развел руками, выражая одновременно удивление и согласие. Он вместе с Теслой наблюдал за переездом.
Двадцать сундуков с перепиской, теоретическими трудами и макетами утонули в устрашающем складе отеля «Пенсильвания».
116. Виновник торжества
Словно белые голубицы, слетались в его комнату письма с поздравлениями в честь дня рождения от Эйнштейна, Ли Де Фореста, Джека Хэммонда, Милликена.
— И еще! Еще! Еще! — бросала конверты на стол горничная.
Тесла выровнял ладонями стопку конвертов и сложил их в шкатулку. Он немного стеснялся того, что ему нравилось то, что он на самом деле презирал.
Высокий и с пустыми глазами — как фигура на носу корабля, — он спустился в холл гостиницы без четверти двенадцать. В полдень нахлынули репортеры.
Семидесятипятилетний едва обратил на них внимание, но начал рассказывать…
…О том, что наступит день, когда женщины станут важнее мужчин, когда его замечательная турбина будет усовершенствована и когда его насос найдет применение в теле человека. Потом он остановился на взаимосвязи голодания и внутренней энергии.
— Как вы полагаете?.. — хотели знать шляпы с блокнотами на коленях.
Костлявый старик воздел указательный палец:
— Не может весь мир так бессовестно жрать. Я перестал есть рыбу. Я перестал есть овощи. Я перешел на хлеб, молоко и «factor actus» — смесь белой части порея, капустной и салатной кочерыжки, репы и соцветий цветной капусты. На такой пище я проживу сто сорок лет.
Костлявый старик вновь воздел указательный палец и рассказал о предках, которые обязаны своим долголетиям ракии, включая того, который прожил сто двадцать лет.
— Как его звали? Мафусаил?
— Нет, его звали Джуро.
Репортеры скрипели стульями и писали, едва сдерживая смех.
— Дон Кихот превратился в собственного Санчо Пансу, — записывали быстрые карандаши. — Он издевается над мудростью.
— Эх, и почему я не взял у него интервью в девяностые, когда он входил в четыре сотни избранных и когда менял перчатки как фокусник, а люди приходили в «Асторию», чтобы посмотреть на него! — пожаловался мистер Бенда из «Нью-Йорк сан» восторженной мисс Джонс.
Бенда указал пустым мундштуком на пожелтевший листок на своем колене. Текст был следующим:
«Вакуумное стекло светоносного тела в руках мистера Теслы выглядело как сверкающий меч в руке архангела, олицетворяющего истину».
Мисс Джонс из «Тайма», в твидовом костюме, попыталась представить кринолины девяностых. Ее мордочка была напудрена. Ее улыбка была магнетической игрой. Она заявила, что не может себе простить…
— Что не видела его в Колорадо, когда он метал громы и молнии!
Эта парочка всегда была рядом с ним, с тех пор как старик с лошадиным лицом начал праздновать свои дни рождения «в газетах».
Тесла менялся в глазах репортеров.
Мисс Джонс сначала показалось, что он явился из адского жерла, со следами мрака по всему телу.
В ее глазах человек из адского жерла исчез.
Потом она рассмотрела в нем симпатичного хрупкого старичка с двумя родниками молодости под бровями.