Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
Кротов, видно, не сомневался, что их и услышит, с жаром он принялся объяснять, что Давид Семенович Моршанский не просто сидел вместе с ними в Инанге, но и был любимым учеником Ирининого отца. В войну, когда пайку урезали вдвое, Серегин без него, может, и не выжил бы. Без сомнения, все это было очень важно, однако сначала, хотя бы справедливости ради, следовало дочитать Колину запись, но Кротова не остановить. Взахлеб и Ирине, и нам он пытается растолковать, что Моршанский – не чета ему, был отлично образован, кончил в университете отделение восточных языков; с ним, чуть ли не единственным в лагере, Серегин говорил на равных, ничего не разжевывая. Сказал, что и у Моршанского хранились многие работы Серегина. Моршанский был очень опытный зэк, и Серегин ему доверял. Главное же – в лагере он был на привилегированном положении: кто-то обучил его механике, и он заведовал лагерной котельной и другой, в поселке для вольнонаемных; соответственно, имел право свободно покидать зону, мог вынести что угодно.
Здесь, пока Кротов набирал воздух, я решил вмешаться, хотел, чтобы архивариус дочитал, что там есть у Коли. «В руки папку Петелин мне не дает, в своих держит и объясняет, что тут ровно пятьдесят восемь больших рассказов о зэках, которые по тюрьмам и лагерям сидели вместе с Моршанским. Каждый проходил по пятьдесят восьмой статье, отсюда и название. Больше, конечно, десятого пункта – агитация и пропаганда, но есть и двенадцатый – террор и тринадцатый – измена родине в форме шпионажа, и пятнадцатый – вредительство. Открыл первую попавшуюся страницу и ко мне пододвигает. Вижу, все расчеркано, а на полях бездна вопросительных знаков. Кто ставил, догадаться не трудно. Говорю ему, что я об этом Моршанском слыхом не слыхивал, и чем могу быть им полезен – не понимаю. Но он будто не слышит, продолжает вводить в курс дела. Среди прочего узнаю, что следователям, которые с рукописью работают, многое не ясно, и вот, чтобы разобраться, нужна моя помощь.
Я, пока его слушал, десятка три страниц пролистал. Бóльшая часть вопросов – имена и всяческая философия, но были и другие, например, по стихам. Кому принадлежат те или иные строчки, из какого они стихотворения? Я опять спрашиваю: зачем им нужна подобная чушь, ведь людей, о которых писал Моршанский, на свете давно нет – чего вдруг о них вспомнили? Тут Петелин мне встык: а помню ли я, что сам объяснял Костюченко в Волоколамске, а Ходынку? Начинает клясться, что был ближайшим сподвижником Ильи. Действительно, со Спириным он работал, но чтобы ближайшим – сомневаюсь. Говорит: рукописи Моршанского цены нет. Из пятидесяти восьми, о которых он писал, семеро прошли через руки одного следователя, и он как раз сейчас своих воскрешает. Но протоколов допросов, других материалов ему катастрофически не хватает, в общем, без Моршанского ханá, а половину, чего он понаписал, никто не понимает. За консультацией Петелин и пришел. Меня отпустило. Ну что ж, говорю, Бог ему в помощь, дело благое – за него и выпить не грех. Выпили. Я что-то раззадорился, спрашиваю Петелина: а меня кто воскрешать будет? Он, сволочь, смеется – и мне смешно. Говорю: ныне, кто через ваши подвалы не прошел, небось на себе волосы рвут.
Что знал, сразу и начал объяснять, хотя там работы было чуть не на месяц. Они явно только еще примериваются. Чекисты ребята вообще обстоятельные: все должны собрать и аккуратно в папочку подшить.
Но когда подошьют, пойдет быстро. Впрочем, помогал я охотно, дело вправду божеское. Ближе к вечеру вижу, он заскучал, да я и сам устал. Вдобавок вдруг понял, что пришел-то он за другим. Разлил снова по рюмке и решил: выпьем, тогда спрошу. Он сначала заюлил, стал вешать лапшу, мол, консультации ему и нужны, но скоро раскололся. Сказал, что тот следователь пашет день и ночь, а его непосредственный начальник Лямин держит Спирина за предателя, ненавидит его люто. В тридцать четвертом его отец был в Вологде главой НКВД и погиб во время Ходынского восстания.
Узнав о воскрешении и о том, что рукопись Моршанского изъята (судя по всему, Анечка, Моршанский был прав: в Самаре его пасли и проследили до сарая, где он ее прятал), Лямин распорядился «Пятьдесят восьмую» в бумагорезку, и чтобы ее будто и не было. А Петелин, значит, в память об Илье решил рукопись спасти. Говорит, что хочет ее оставить. Если я, конечно, не возражаю. Клялся, что на неделю, не больше, потом подберет другое место, но я по глазам видел, врет. Впрочем, что мне за разница, пускай лежит, все равно скоро в ящик сыграю».
Запись о визите Петелина – по подробности для Коли совсем необычная – датирована тринадцатым июля, до его кончины оставалось еще полгода. В дневнике нашлась и третья заметка, касающаяся Моршанского. Через неделю после Рождества, то есть ровно за десять дней до своей смерти – Коля умер двадцать четвертого января, – в той же тетрадке он уже напрямую обратился к тетке. В его бумагах нашлось и настоящее, с печатью и подписью нотариуса, завещание, а в дневнике нечто вроде пояснения к нему, где было: «Пишу специально для Галины Курочкиной, чтобы ничего не пропало. Название рукописи „Пятьдесят восьмая статья“. Автор Д. С. Моршанский. Объем – восемьсот тринадцать машинописных страниц через два интервала. Отдельно приложение общим объемом шестьдесят три страницы. Петелин сказал, что и оно написано Моршанским, но я не проверял. Опять же, по словам Петелина, там краткое изложение пяти работ некоего Серегина, который сидел с Моршанским в одном лагере – Инанге. Названия работ следующие: „Христос“, „Две ипостаси“, „Между смертью и жизнью“, „Голгофа“, „Первородный грех“.
В „Пятьдесят восьмой“ самому Серегину посвящена большая глава: страницы шестьсот тридцать четвертая – шестьсот девяносто третья. Папка с рукописью Моршанского будет находиться в кожаном бауле вместе с дневником и письмами. Еще Петелин сказал, что мой экземпляр страховочный. К другому, с которым работает следователь, серегинские работы приложены в оригинале. По-видимому, последнее важно».
Надо сказать, что когда архивариус все это нам зачитал и я понял, что прямо сейчас Кротов поедет в Рузу, позвонит Наде в Ленинград и скажет, что рукопись Бориса отыскалась, я был рад, будто ребенок. Когда же через минуту держал «Пятьдесят восьмую» в руках – и говорить нечего. Я представлял, как ликовала бы тетка, как радовалась бы за Надю, к которой относилась очень нежно, и как, наверное, гордилась бы Феогностом: ведь рукопись нашлась тютелька в тютельку по его предсказанию. И вправду, о «Пятьдесят восьмой статье» что-то верно знал один Коля, и лишь после его смерти, что он знал, вышло на свет Божий. И все же, если бы я там, наверху распоряжался, я бы сделал, чтобы и Борису хоть за несколько дней до кончины стало известно, что его «Пятьдесят восьмая» не погибла. Но это, Анечка, так, юношеский максимализм.
Не меньше, чем за Надю, я был рад и за Ирину. Нежданно-негаданно она получила огромный очерк о своем отце, написанный любимым учеником, рядом изложение его лагерных богословских работ, вероятно, сохранились и сами работы. В общем, Ирину тоже не обделили. Но мою радость и сравнивать глупо с той пляской, что устроил Кротов, едва архивариус достал из баула папку с рукописью Моршанского. Безусловно, Кротов – человек экспансивный, громогласный, по-моему, его в любом помещении было бы много, а здесь, в крохотной сторожке, он нас буквально по стенке размазал и в щели загнал. Он прыгал, принимался танцевать, подхватывая то одного, то другого, ведь «Святая Троица» – главная работа Серегина – и была в бутыли. В Инангу теперь можно было не ехать. Он объяснял нам, что раз приложение составляет почти семьдесят страниц, важного Борис упустить не мог, наверное, лишь убрал второстепенные детали да цитаты.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
