— Это правильно, что ты меня достаёшь, — прервал его Стриженов. — Но давайте, парни, договоримся: всё, что касается дел Никиты, не обсуждается. Этот человек знает, что он делает Ну, нас…алея один раз — с кем не бывает… Короче: всё будет путём, я всё помню, отстаньте от меня с этим.
Да уж, Никита действительно всегда знал, что он делает. От одного телефонного голоса этого человека нормальному клерку полагалось пасть ниц. Иногда он искал Стриженова, этого неуловимого Джо, и случайно натыкался на нас — мы с Чикатилой всегда включали SP-фон, чтобы посмеяться вместе, но даже при этом по спине иногда пробегал холодок уважения. Знаете, есть такие люди, с которыми общаешься, нормально разговариваешь, но при этом на заднем плане всегда присутствует некое осознание. Понимание того, что вот этот дядя-парень, если его переклинит, может взять и проглотить тебя, как соплю. За свою жизнь Никита проглотил много таких козявок — чтобы выявить это по отношению к таким людям, необязательно читать их биографии из серии ЖЗЛ, здесь всё обычно бывает понятно сразу.
Никита ездил на чёрном «Шевроле-сабурбане» размером с танк «Иосиф Сталин» и повсюду таскал за собой двух големов размером с памятник Маяковскому. Своей статичной невозмутимостью он был похож на нэцкэ. «Мальчик, глотающий козявки». Или «козявок» — в данном случае лучше употребить одушевлённое существительное. Мы с Чикатилой как-то раз видели его издалека — он всегда держал себя в рамках, но, честное слово, мы оба предпочли бы, чтобы наши прямые шли параллельно и никогда не пересекались.
— Эк, ну вы только посмотрите! — громыхнул Стриженов, тыча коротким ливерным пальцем в телевизор. — Нет, ну что происходит, а? Это ж… блядь, засилье! Ё…
Он осёкся от возмущения и помотал головой. На экране Савик Шустер распинался на футбольную тему.
Стриженов налился соком, нашарил пульт и переключил канал. Жабообразный Элтон Джон корчился за роялем — это был старый клип, он тогда ещё не пользовался услугами «Риал Трансхаера» и поэтому был в этой с своей клоунской тюбетейке. Стриженов издал икающий звук, громко харкнул на ковролин и вытер плевок средней дороговизны остроносой туфлей.
— Нет, вы понимаете, да? Вы видите этот заговор?
Он клацнул пультом ещё раз. На экране несмешно зашутила Регина Дубовицкая. В тот день все каналы, видимо, решили работать специально для Стриженова. С целью взять его на ментальный измор, заиметь до состояния им же сбитой дохлой лошади. Замутить для него концерт по заявкам. Может быть, это действительно был заговор. Мы смеялись над стриженовскими фобиями, тем более что ганджа в обеденном перерыве была действительно неплохой.
— Смеётесь… Вы, блядь, ещё молодые. Вы же ещё не знаете ни хера. Это не смешно — здесь плакать, ё…пдть, надо!
— Зачем плакать? — спросил Чикатило, который и сам уже чуть не плакал от смеха. Стриженов думал, что мы смеёмся не над ним, а над евреями и пидорасами.
— Зачем?! А затем, блядь. Затем, что я вчера в газете прочитал. Официальное исследование. Статистика, блядь. В Израиле шестьдесят процентов населения — голубые. Шестьдесят процентов! Вы понимаете, что это за цифра, на х…?!
Так было всегда — если Стриженов начинал с евреев, то потом переходил к голубым. А если начинал с голубых, то потом переходил к евреям. Эти две общности не давали ему покоя. Они оккупировали его мозг и бороздили его извилины по причудливым траекториям, скручиваясь и переплетаясь, и на выходе из уст почти всегда объединялись в одно общемировое зло. Если бы так злопыхал кто-нибудь другой, наверняка это выводило бы из себя, но комичность бывшего музыканта брала верх над всеми этими заморочками. Для этого нужен талант — да и вообще, я уже говорил: Стриженов был хорошим человеком, поелику раздолбаем.
— Илья Юльевич, — выдавил Чикатило. — Так это же хорошо. Это значит, что они скоро вымрут. Как бронтозавры. Вам бы радоваться надо…
— Ох…ительно, блядь! Чему тут радоваться-то, нах?! Чёрта с два они когда-нибудь вымрут. Они и нас с тобой ещё переживут. У-у-у, инфузории!
Стриженов в ярости нажал на «power/off», поднялся с облегчённо вздохнувшего кресла, взял со стола барсетку и вышел вон, крикнув нам на прощание что-то типа «появлюсь к шести». Поехал утихомиривать нервы при помощи своего болида.
Мы знали, что появляться в шесть часов он даже не подумает — это был его стандартный прикол, шутка, призванная держать нас в узде и мотивировать на работу до последней минуты графика.
— Вот это маньяк, — восторженно покачал головой Чикатило. — Гений юдофобии.
— Да ладно… Просто он очень любит родину. Весь антисемитизм — от зашкаливающего патриотизма.
Чикатило оттолкнулся от двери, но оттолкнулся неправильно — он хотел вылететь в центр офиса, а вылетел куда-то в район телевизора.
— Любовь к родине — ужасная вещь. Всё самое отвратительное в истории человечества произошло именно на почве любви к родине. — Он метко плюнул жёваным эвкалиптом в глаз Физичеллы. Белый ком несколько секунд повисел на сетчатке, потом нехотя пополз вниз и в конечном итоге плюхнулся на пол, издав приглушённый шлёп. — Да и потом: любовь к родине и ненависть к евреям — разные вещи.
Из угла крякнул факсовый аппарат. Чикатило оттолкнулся от телевизионной тумбочки, подъехал к несуразной чёрной машинке и начал наблюдать медленное построчное рождение документа.
— О-ля-ля! — прокричал он, когда буквы в шапке сложились в приемлемый для прочтения текст. — Мексиканский сериал «Геморрои Лауды», дубль два. Вот оно и начинается.
Мне даже не надо было отрываться от стула, чтобы понять, что содержится в присланной эпистоле. До гонки в Спа оставалось чуть больше двух недель, и по всем нормальным раскладам нам уже давно следовало оплатить бронь легальных путешественников. За четырёх нелегалов — тех, кого мы обозначали кодовым названием «бородатые» — было уплачено с самого начала, тайком от Стриженова и с Чикатилиного счёта, так что за них мы могли не беспокоиться.
Вообще парадокс нашей работы в «Лауде» заключался в том, что легальные клиенты доставляли нам куда больше хлопот, чем нелегальные. Обычно всё бывает наоборот. Мы, однако, таким раскладам не удивлялись: мы знали, что всё, к чему прикасается рука людей типа Стриженова, происходит вопреки обычным раскладам, через какую-то метафизическую задницу
Хотя, наверное, я преувеличил, говоря о том, что за нелегалов-бородачей мы абсолютно не беспокоились. Да, мы не парились на их счёт в плане гостиницы, но ведь кроме этого оставался ещё ненадёжный Бенни Дераад со своими билетами на гонки. Хорошо хоть, что Чик вовремя подыскал других билетных барыг: легальную часть делегации должны были обеспечить уже они.
Вообще, вся хитрость с этими бумажными прямоугольниками, обеспечивающими вписку на трибуны, заключалась в одном. И Бенни, и наши новые потенциальные партнёры-австрийцы предпочитали доставлять их не почтой в дремучую Россию, на адрес туристического агентства, а курьером непосредственно в гостиницу в месте проведения гонок. Лично в руки клиентам. Точнее, гостиничному портье, который потом должен был передать их лично в руки клиентам. Если бы мы тогда знали, что это уточнение напрямую отразится на нашем благосостоянии, мы воскурили бы этой системе такой фимиам, что всё живое в округе задохнулось бы в этом благостном дыму. Всех клерков шестнадцатого этажа скрутило бы прямо за рабочими столами и переглючило, как доктора Хоффмана во время велосипедного трипа.
