— Пропускай по-хорошему, за нами другие придут! Вам тут все одно полечь!
— Надобно, так поляжем! Не впервой!
— Только сперва вас с собой положим!
— Да еще сколько! Детишек иудам не выдадим!
Слова угроз, словно зловещие птицы, летали от одной толпе к другой через мертвую пустую полосу, булыжники казались черной рекой.
Стикс, невольно подумал Платон.
— Что, не ждали? Глянь, ребята, рожи-то в цвет ляжки испуганной Машки!
— Ура, Константин!!
— Царь Ирод ваш Константин, коли за родными племянниками вас прислал! Ура, Николай!!
Роскоф уже выделил взглядом главного зачинщика штурма — какого-то светловолосого поручика со смазливым, юным лицом, что стоял в стороне, опустив шпагу и прижав левую руку ко лбу. Поза его выражала несомненную растерянность.
Раздвигая строй плечом, Платон Филиппович пошел на сближение с ним. Пистолетная пуля ошибиться не должна. Надобно снять молодчика прежде, чем тот решится на команду. Лучше, конечно, надежно ранить… Пустое, де Роскоф, здесь не стрельбище. Рисковать нельзя, целить мгновенно и в грудь.
Панов между тем похолодевшей спиною ощущал, что раскиданные перед бутылочным горлом ворот финляндцы уже начинают стягиваться для удара в спину. Но главное, конечно, эти, впереди… Принесла же их нелегкая! Силы равны, но положение лучше у них, куда как лучше… Рисковать или нет? Ах, локоть-то близок…
Роскоф медлил поднимать руку, ощутив нерешительность Панова.
— Уходим, ребята! Измена! — пронзительно выкрикнул наконец тот.
Платон дал Панову раскрыть рот только потому, что чуткие в миг крайней опасности нервы уверенно подсказали: враг сейчас дрогнет.
— Измена!! — снова бессмысленно заорал Панов. — Идем спасать наших, идем к Сенату! Обратно, ребята!
Толпа лейб-гренадер устремилась вспять.
Бить ли в спины, отчаянно спросил себя Роскоф, но сам же удержал команду: пусть их теперь кто угодно бьет, главное — уходят отсюда.
Уф, семь потов сошло, семь жизней пережито. Уходят. Уходят, августейшая Семья в безопасности.
…Задыхаясь, выбиваясь из сил, полковник Стюрлер, не нашедший себе лошади, догнал лейб-гренадер уже на площади.
— Вас обманули… Обманули… — Он хватал солдат за руки, бесконечно повторяя одно и то ж, в последнем проблеске надежды находя работу мысли в лицах. — Вас обманули, нет никакой вражды между братьями, нет и быть не может!..
— А вы, полковник, на чьей стороне будете? — Каховский, вышед из-за монумента, угрожающе поднял пистолет.
Скользнув по штатской фигуре рассеянным пренебрежительным взглядом, Стюрлер, казалось, и вовсе не хотел сперва отвечать. Но все же надумал.
— Николаю я присягал и Николаю верен.
— Ах, вот оно! — Каховский вскинул пистолет.
— Колите, рубите его, ребята! — Уже приноровившийся убивать с Каховским на пару, Оболенский дважды рубанул Стюрлера по голове.
Полковник упал не сразу — отчаянно прошел к своим солдатам еще несколько заплетающихся шагов.
Глава XXI
— Ваше Величество, они убивают, — решительно произнес принц Евгений. — Мы не можем более ждать.
— Да, придется атаковать. — Лицо Николая Павловича оледенело.
— Ваше Величество, нужны не атаки, а пушки!
— Пушки? В моих обманутых солдат? Нет, Эжен, только не это… Не могу. Что владыка Серафим?
— Только что подходил к ним с владыкой Евгением. В его глазах убили полковника, имени митрополиту не известно. Мятежники — офицеры и штатские — оттеснили обоих владык обнаженными шпагами. Думаю, не зарубили только потому, что побоялись возмущенья своих же солдат. Мы действительно исчерпали все, Государь. У нас недостаток в пехоте, но кавалерии довольно.
— Пусть дают сигнал кавалерии.
…Прибывших с Пановым лейб-гренадер Александр Бестужев расставил в первые ряды карея: московцы уж начали околевать в одних мундирах.
Вся толпа — рабочие со стройки, праздные зрители дворянского и мещанского вида, мальчишки, разносчики, бабы — при сигнале к атаке посыпалась с площади во все концы. Кой-кого и помяли.
— Так-то лучше будет, нашли себе забаву! — красавец рядовой Павел Панюта молодецки разобрал поводья. — Неужто правда стрелять будут по своим, бунтовщики-то?
— А то не видел, чего творят! Голову береги, Пашка, на рожон-то не лезь! — сурово прикрикнул товарищ постарше.
— А, вам, старикам, под Фер-Шампенуаз веселей было! — весело откликнулся Панюта. — У кота да у кота, колыбелька золота… Ура, Николай!!
— Ура, Николай!
— Ура, Николай!!
Загудели камни. Все сделалось вдруг нарядным, зима умеет наряжать. Зенитное солнце позолотило белые колеты, заскользило по черным каскам и кирасам.
Конный полк, с неотпущенными[52]палашами, скакал на карей: рассеять и смять конями ряды.
— Стреляй! — отчаянно выкрикнул Александр Бестужев. — Ребята, пали!
Ротмистр Велио успел взмахом руки послать свой батальон в атаку прежде, чем страшный удар пули, словно бабка выбивает бабку, вышиб ему локоть.
Разрывая рот диким криком, Велио упал на колени. Кровь била из руки — уже бесполезной, уже ненужной, кровь дымилась, разъедая лед.
Стреляли боевыми, стреляли обильно.
— Ура, Константин!!
— Ура, Константин!!
— Ура, Николай! — Павел Панюта, уже достигший карея, пытался конской грудью отжать Панова от солдатского ряда.
— Ура, Константин!
Пистолетная пуля вошла ниже кирасы. Панюта качнулся в седле.[53]
За первой атакой последовала вторая: безоружные шли на вооруженных.
— Так нельзя дальше, брат! — Великий Князь Михаил Павлович подбежал к брату, когда барабанщик пробил второй отбой. — Так нельзя! Мы теряем верных!
— А что ты предложишь? — горько усмехнулся Николай. — Ты тоже за картечь?
— Нет, я сего не хочу. Я поскачу теперь к матросам, они тревожились обо мне!
— Миша… Я запрещаю! Ты ума лишился, смутьянам только тебя и надобно!
— Пустое, смутьянам надобен прежде всего ты. Нике, ты не можешь мне запретить!
— Не смей!
— Прости!
Великий Князь помчался к карею.
