Он нагло расхохотался, а остальные его поддержали. Моша тоже смеялся, хотя не понял ни слова. Романо попытался отнять бумагу, но Сандро был быстрее и выше ростом. Он поднял листок вверх, и хотя Романо подпрыгивал изо всех сил, что само по себе выглядело глупо, но дотянуться до него не мог. Романо вскипел от ярости и изо всей силы ударил Сандро, пританцовывавшего посреди камеры и размахивавшего над головой листком бумаги, как флагом, ногой в пах. Сандро закричал от боли и упал.
И тут же Массимо ударил Романо в лицо так сильно, что у того лопнула кожа на скуле и полилась кровь. Романо был настолько потрясен силой удара, что на мгновение растерялся и тут же получил следующий удар, на этот раз в правый глаз.
За это время Сандро пришел в себя и дернул Романо за ногу. Тот упал и ударился затылком о кровать Массимо. Моша завизжал от ужаса, хотя с ним, сидевшим наверху, ничего не случилось.
Сандро и Массимо принялись избивать Романо и били до тех пор, пока он, весь в крови, не перестал стонать и только неподвижно лежал на полу.
Сандро разорвал письмо, ставшее предметом раздора, и спустил клочки в унитаз. Потом нагнулся к Романо и прижался ухом к его груди.
– Не волнуйся, эта свинья еще жива, – только и сказал он. На этом все закончилось.
Лишь через час, при раздаче ужина, Романо нашли лежащим на полу и забрали в медпункт.
– Неудачно упал, бедняга, – объяснил Сандро, сочувственно улыбаясь. – Мы как раз хотели позвать на помощь.
Больше охранники ничего не спрашивали. Это никого не интересовало.
Через два дня, когда Романо снова перевели в камеру, к нему на свидание пришла Тереза и вскрикнула от ужаса, увидев сына. У него заплыло лицо, под глазами были синяки, нос сломан, а на бровь и щеку наложены швы. Кроме того, на Романо была эластичная повязка из-за сломанного ребра.
– Madonna mia[102], что с тобой случилось?
– Наверное, моим сокамерникам приснился плохой сон.
– Вы что, поссорились?
– Не знаю.
– Но ведь просто так, без причины, никто никого не избивает! – подняла Тереза руки к небу.
– Я здесь не на курорте, мама.
Тереза замолчала. Она понимала скептицизм сына, но ей было трудно смириться с этим.
– Расскажи лучше, как дома дела. Как вы себя чувствуете? А Эди? И Эльза?
– Плохо, Романо. Энцо ни на что не реагирует, ни с кем не разговаривает, только все время плачет. Вчера приходила доктор и выписала ему таблетки. Она сказала, что если не станет лучше, то его заберут в клинику. Если бы ты знал, как мне тяжело! Больной муж, и Эди, и Эльза… Да и я чувствую себя не очень хорошо.
– Я тебе верю.
– В конце концов, мы все любили ее. Не только ты.
– Я знаю.
– Я прикипела к ней всем сердцем, как к собственной дочери.
– Да, мама.
– Если это был не ты, то кто, Романо?
– Я не имею понятия, мама. Ни малейшего, А что делает полиция?
Комиссарио каждый день шныряет по городку и разговаривает с людьми. Но жена пекаря считает, что он обломает себе на этом зубы. Никто ему ничего не скажет, потому что он – pallone gonfiato[103], спесивый выскочка, который считает себя лучше остальных.
– Глупости! Никто ничего ему не скажет, потому что никто ничего не знает.
– Смотри не ошибись! Роберта рассказала мне, что Сара строила глазки ее сыну.
– Замолчи, мама. Я не хочу слушать эти сплетни.
– Да я просто так сказала. А еще Роберта говорит, что она не только строила Рико глазки. Там было и побольше. Она совсем вскружила бедному мальчику голову.
– Заткнись! – прошипел Романо так громко, что Тереза испуганно вздрогнула и обиженно замолчала.
– Ради бога, скажи, что я могу сделать для тебя? – после продолжительной паузы спросила она.
– Ничего. Молись за меня и за то, чтобы правда выплыла на свет Божий. Не занимайся сплетнями и ничего не комментируй, мама, слышишь? Ничего не говори. Просто молчи, если тебя будут спрашивать, и не слушай того, что тебе будут говорить. Ты обещаешь ни во что не вмешиваться?
– А то как же! – возмутилась Тереза. – Что ты обо мне думаешь? Or меня никто ничего не узнает. От меня еще никто никогда ничего не узнал.
– Вот и хорошо. – Романо вздохнул. – Как дела у Эди?
– Хорошо. Скажем так, по нему ничего не заметно. Эльза привезла ему нового Тигра, потому что старый умер. Я не знаю почему. Может, у него были проблемы с сердцем.
Романо вспомнил, как летом привез Саре щенка. Маленький клубок шерсти с огромными глазами-пуговицами, которому только-только исполнилось два месяца. Она назвала его Каро, и для нее он стал всем на свете. Она словно забыла об остальных, весь мир вращался, казалось, только вокруг Каро. Он не отходил от нее ни на шаг, постоянно сидел у нее на коленях и даже спал у них на постели. Романо считал это ужасным, но сделать ничего не мог, потому что Каро уже привык к этому.
За завтраком, обедом и ужином Сара кормила песика под столом, научила его стоять на задних лапах и давать лапку. Он послушно садился при команде «сидеть» и моментально падал на пол при команде «место», даже если Сара произносила их шепотом. Она была в восторге от его сообразительности и послушания. Вся ее любовь сосредоточилась на этом маленьком белом терьере, которого она часто называла «мой четвероногий сыночек». Насколько Эди понимал эти слова, Романо судить не мог, однако у него сложилось впечатление, что Эди уважал собаку. Как у него был Тигр, так у его матери был Каро. Так же, как он прятал кролика под пуловером и везде таскал с собой, так и Сара постоянно носила Каро на руках или водила его на поводке.
Романо никогда не думал, что маленькая радость, которую он хотел ей доставить, подарив собачку, окажет такое сильное влияние на его собственную жизнь. Сара так гордилась щенком, словно сама его родила, и часто говорила о нем, как о ребенке. По поводу каждой мелочи она водила собаку к ветеринару и вскоре уже говорила врачу «ты» по телефону. Ежедневно она дважды выводила Каро гулять, раз в неделю обливала его шампунем с ног до головы, купала, вытирала насухо, укутывала в свой купальный халат, надевала ему на голову капюшон и вскрикивала от восторга, когда он в таком облачении послушно сидел в кресле перед телевизором.
Своей «наколенной» собачкой она уже через короткое время стала несказанно действовать на нервы Романо и Эльзе.
Романо вспоминал об этом, сидя напротив матери, которая шумно высморкалась, нагнулась к нему и прошептала:
– Дитя мое, давай подумаем, что я могу сделать для тебя. Мне все равно, мне терять нечего.
