периода[796], состоял в том, что люди подумали: раз казнен глава госбезопасности и возможный преемник Сталина, то это признак того, что новые лидеры отказываются от сталинских репрессий. Дополнительным плюсом, с точки зрения команды, было то, что отныне все прошлые акты репрессий, включая Большой террор, исполнителем которого Берия, по сути, не был, а только ликвидировал его последствия, можно было повесить на него.
«Мы все ходили опьяненные от радости», – вспоминал Шепилов, говоря о периоде после смещения Берии. Он был уверен, что «ленинские нормы» могут быть восстановлены и «чудесное здание социалистического общества» завершено без постыдных деформаций, наложенных на него ежовыми и бериями[797]. Для Шепилова и Хрущева, а также для старой гвардии Молотова, Кагановича, Ворошилова и Микояна (последний был менее догматичен), чудесное общество, которое должно было наконец появиться, было по определению и по существу социалистическим (Берия и, вероятно, Маленков были менее идеологизированы). Часть их эйфории, без сомнения, была просто облегчением от исчезнувшей угрозы и от того, что их хитрый маневр удался. Хрущев не мог не хвастаться своим блестящим успехом в операции против Берии; после этого он изменился, стал более динамичным, приобрел уверенность в себе и осознал, что, начав действовать, проявил себя самым энергичным и решительным в команде[798]. До дела Берии он занимал пятое место в руководстве и его очень мало знали за пределами Москвы и Украины; теперь он поднялся на третье место, после Маленкова и Молотова, и, без сомнения, стремился подняться выше[799].
Частью освобождения команды стала свобода путешествовать. Для Хрущева и Булганина поездка на Женевскую встречу лидеров четырех держав в 1955 году была захватывающей, несмотря на насмешки в европейской прессе над их одинаковыми «мешковатыми бледно-лиловыми летними костюмами с хлопающими брюками». Трехнедельная поездка Маленкова в Англию весной 1956 года также, очевидно, стала жизненной вехой: его впервые «выпустили» за границу. Их дети, принадлежавшие к поколению, влюбленному в Хемингуэя, были еще более очарованы внешним миром. Серго Микоян, которому удалось попасть в состав делегации на Цейлон, и муж Рады Хрущевой Алексей Аджубей, который вместе с шестью другими журналистами отправился в поездку по Соединенным Штатам в 1955 году, были предметом зависти своих современников[800].
«Мы смотрели в будущее с оптимизмом», – вспоминала Рада Хрущева, которая, как и ее муж, была журналистом. – Мы верили, что мы все сможем, что в нашей стране все будет хорошо»[801]. Началось десятилетие, которое впоследствии получило название «оттепель», когда журналисты-реформаторы взяли на себя миссию «говорить правду» о прошлом и настоящем, а поэты, такие как Евгений Евтушенко, собирали стадионы. Серго и Степан Микояны в 1955 году, безусловно, знали, кто такой Евтушенко, но для их отца было полной неожиданностью, когда в центре Москвы толпа заблокировала его правительственный лимузин. Микоян спросил, что происходит, и получил краткий ответ: «Евтушенко». Когда он поинтересовался, кто это такой, ему сказали – «поэт». Позже Микоян вспоминал: «Я увидел, как люди стояли в очереди за стихами, а не за продуктами. Я понял, что началась новая эра»[802].
На дне рождения Петра Ворошилова в июле 1954 года, где были сыновья и дочери Микояна, Кагановича и Шверника, жарко спорили о Пабло Пикассо, и когда Екатерина Ворошилова слушала их, ее сердце трепетало от гордости («Многие из них кандидаты наук!»)[803]. Поклонники Пикассо придерживались официальной доктрины социалистического реализма, но Степан Микоян говорил иначе. Кремлевские дети, как и остальная интеллигенция, становились все более политически ангажированными сторонниками реформ, в результате некоторые из них стали конфликтовать со своими родителями. Степан вспоминал, как они всей семьей ездили на дачу к Ворошиловым, где сыновья Микояна, Петр Ворошилов, приемная дочь Ворошиловых Татьяна Фрунзе и их супруги так отчаянно спорили с родителями, что Микоян попросил Степана, чтобы он «не спорил с ним вечером, потому что он не может уснуть»[804]. Микоян был отцом, реагировавшим на перемены и на отношение к ним детей. Другие, например Хрущев, были более консервативны. Хотя на публике Хрущев всегда был дружелюбным, как отец он был не столь открыт, как некоторые его коллеги; и когда его младший сын Сергей, с опозданием присоединившийся к кампании, которую интеллигенция вела против лысенковщины, попытался объяснить ему, кто такой Лысенко и что такое генетика, он просто отмахнулся[805]. Тем не менее именно зять Хрущева Аджубей, который был редактором молодежной газеты «Комсомольская правда», в эпоху оттепели стал в среде реформаторов одним из властителей умов, а позднее был назначен Хрущевым (!) редактором официальной государственной газеты «Известия»[806].
Еще одна примета времени – в 1955 году ворота Кремля открыли для всех желающих, так что Молотову, Ворошилову и Микояну пришлось переезжать из их кремлевских квартир. Семьи младших членов команды – Маленкова, Хрущева и Булганина – никогда в Кремле не жили, у них были квартиры поблизости, на улице Грановского; весной 1953 года там же поселился Жуков, вернувшийся из уральского изгнания. Общению между членами команды в эти годы придавали очень большое значение, и Маленков предложил, чтобы вся команда переехала в особняки, которые для них построят на Ленинских горах, возле похожего на свадебный торт здания университета. Более молодая часть команды действительно туда переехала. Однако Молотов и Ворошилов отказались и переехали в квартиры на улице Грановского[807]. Молотовы по-прежнему держались в стороне от остальных членов команды, хотя Сергей Хрущев, в то время уже взрослый, вспоминал редкий случай, когда они всей семьей отправились в гости к Молотовым. Сергей был удивлен, что Молотов, который был для него живой легендой, оказался «маленьким плешивеньким старичком», с радостью показывавшим свою библиотеку[808].
Маленковы в этот период дружили семьями с Хрущевыми, с которыми дружили также и Микояны. Хрущев очень старался установить такие же дружеские отношения с Булганиными и Жуковыми, но в обоих случаях это не удалось, потому что жена Хрущева не одобряла того, что Булганин и Жуков бросили своих предыдущих жен, поэтому с Жуковым Хрущев стал общаться без жены. Коммуникабельный Хрущев побуждал членов команды продолжать общаться и во время отпуска, который они начиная с 1953 года проводили в Крыму. Там Хрущевы, Ворошиловы и Кагановичи составлял «одну большую интересную компанию», хотя, как отмечала в своем дневнике Екатерина Ворошилова, подводные течения имелись[809]. Микояны также отдыхали в Крыму и в последующие годы Хрущевы звали и их, и Ворошиловых и остальных на разнообразные мероприятия у себя на даче. Там принимали коммунистов из Восточной Европы, а также дружественных иностранцев, таких как
