– Ваши милости изволили прийти вовремя, – объявил он с торжественностью, в которой не слышалось ни намека на иронию. – Мы как раз собираемся начинать.
Они проследовали за ним по темному коридору и вошли в квадратный зал, освещенный синеватым пламенем газовых рожков. Рожки были установлены на полу и очерчивали полукружье сцены на манер рампы. В зале находились несколько мужчин, закутанных по самые уши в плащи, некоторые из них тайком чертили в воздухе масонские знаки, и маркиз отвечал на них такими же знаками и тоже украдкой. Старый пройдоха перескочил через линию пламени и стал в центре сцены; из-за хромоты он чуть было не подпалил себе штанину, что вызвало нервные смешки. Пройдоха шикнул, призывая к тишине и вниманию, а когда добился и того и другого, то начал свою речь так:
– Благороднейшие сеньоры, если вы не имеете ничего против, то приступим. После представления мои дочери предложат вам прохладительные напитки, – после чего совершил новый прыжок через линию рожков и исчез за занавеской.
Огни погасли, зал погрузился в полный мрак. Потом темноту прорезал серебристый луч света и заметался по залу, пока не уткнулся в оштукатуренную стену. На этой стене, расположенной в глубине импровизированной сцены, в пучке спроектированного на нее луча возникли размытые контуры. Сначала они походили на пятна сырости на стене прихожей, затем пришли в движение, и по рядам присутствующих пронесся ропот удивления. Пятна мало-помалу приобретали знакомые очертания: зрители увидели перед собой большого, во всю стену, фокстерьера, который смотрел на них с не меньшим любопытством, чем они на него. Это напоминало изображение на фотографии, только оно все время шевелилось и казалось живым: собака высовывала язык, двигала ушами и дружелюбно помахивала хвостом. Через несколько секунд фокстерьер повернулся боком, задрал заднюю лапу и пустил в зрительный зал тугую струю. Все отпрянули и побежали к выходу, испугавшись, как бы на них не попала собачья моча. В абсолютной темноте, вновь воцарившейся в зале, паническое бегство кончилось столкновениями, ударами, ушибами и падениями. Наконец снова зажегся свет, и все постепенно успокоились. На сцене появились три юные девушки с миловидными личиками; на них были платья, обнажавшие круглые руки и стройные лодыжки. Зрители отнеслись к их появлению довольно прохладно: спектакль сначала заинтриговал, а потом сильно разочаровал собравшихся кабальеро. Ни красота девушек, ни вызывающая смелость их нарядов не смогли сорвать аплодисменты и спасти представление от провала. Пройдоха приуныл: зрители не станут раскошеливаться на напитки и вечер не принесет ему никакой прибыли.
На «отцовство» в кинематографе, впрочем, как и во многих других достижениях современности, претендуют многие. Сегодня сразу несколько стран объявили себя родиной этого популярного изобретения. Так или иначе, но его первые шаги были многообещающими. Правда, немного погодя пришло разочарование. Подобная реакция объясняется простым недопониманием: зрители, побывавшие на первой демонстрации фильма, вовсе не собирались принимать происходившее на экране за реальность, как гласит легенда, выдуманная a posteriori[95], – они просто подумали, что видят движущиеся фотографии. Это привело их к ложному заключению: с помощью проектора можно привести в движение любой образ, будь то картина, фотография или скульптура. В скором времени перед нашим изумленным взором оживут Венера Милосская и росписи стен Сикстинской капеллы, и это только начало, – читаем мы в одном научном журнале от 1899 года. Одна публикация весьма сомнительной достоверности, появившаяся в чикагской газете в тот же год, поведала нам следующую историю: Инженер Симпсон сделал нечто невероятное: с помощью кинескопа, о котором мы уже тысячу раз упоминали на этих страницах, он смог вдохнуть жизнь в свой семейный альбом. Каково же было изумление родственников и друзей, когда они увидели разгуливавших по столу дядюшку Хасперса в пальто и шляпе трубочиста, хотя он давным-давно покоился на приходском кладбище, и кузена Джереми, павшего смертью храбрых в битве при Геттисбурге. В августе 1902 года, то есть три года спустя после опубликования этих идиотских заметок, одна из мадридских газет подхватила слух о том, что некий столичный импресарио договорился с Музеем Прадо о возможности включения в спектакль variйtйs картины Веласкеса «Менины» и картины Гойи «Маха обнаженная». Опровержение, данное газетой на следующий же день после публикации, не спасло ее от шквала писем в поддержку или против этой инициативы; короче, развернулась полемика, продолжавшаяся до мая 1903 года. К тому времени кинематограф все же успел внедриться в общественное сознание, но лишь в качестве одного из побочных продуктов электрической энергии. Он считался забавой без перспективы самостоятельного применения в какой бы то ни было области, а потому был обречен на прозябание в таких забытых богом местах, как площадь Сан-Кайетано, куда маркиз де Ут привел Онофре Боувилу. Он не выполнял никакой другой функции, кроме как служить приманкой для клиентов, которых в действительности интересовали куда более пикантные развлечения. Четыре помещения, приспособленные в Барселоне под демонстрацию фильмов некими непрактичными импресарио, вскоре были вынуждены закрыть свои двери. Единственными посетителями кинотеатров оказались бродяги, использовавшие темноту и крышу над головой, чтобы спрятаться от непогоды и подремать в свое удовольствие.
За последние часы дождь усилился. Хромой пройдоха укрылся под навесом входной двери, сжимая в правой руке фонарь. Время от времени он вскидывал его вверх и раскачивал у себя над головой, подавая сигнал. Вспыхнувшая молния осветила площадь Сан-Кайетано, согнувшиеся под напором ветра деревья и мостовую, залитую потоками мутной воды. В центре площади стояли две вороные лошади и били копытом всякий раз, когда раздавались удары грома. Кромешная темень и гроза помешали ему заметить прибывший экипаж. Из него вылезли двое, и хромой, пятясь и кланяясь, пропустил их внутрь. Освещая путь, он провел их через прихожую, а потом по длинному коридору, и они очутились в том самом зале, где два года назад смотрели фильм с дерзким фокстерьером, страдавшим недержанием мочи. Теперь проектор, приобретенный больше для забавы, чем из практических соображений, стоял, всеми забытый, в подвале дома, и лишь иногда с него смахивали пыль и перетаскивали наверх, чтобы показывать невесть откуда привезенные мерзкие фильмы, которые маркиз и другие оригиналы называли «в высшей степени поучительными». На самом деле они были откровенно порнографическими.
С тех пор обстановка кинозала сильно изменилась: ее пополнили новая софа, обитая гранатовым плюшем, кожаные кресла, мраморные канделябры и пианино; с потолка свешивались люстры со стеклянными бусинками, переливавшимися всеми цветами радуги. Старшая дочь пройдохи, с годами превратившаяся в дебелую безмятежную красавицу, умела играть на пианино, меланхолично перебирая клавиши пухлыми пальцами; средняя показывала незаурядные способности в кондитерском искусстве; младшая не умела делать абсолютно ничего, зато сохранила на лице свежесть невинной юности.
– Какая ужасная ночь, – проговорил хромой. – Не удивлюсь, если начнется наводнение, как все эти годы. Я послал зажечь калорифер – через десять минут комнаты нагреются. Могу предложить вам свежие пирожные, прямо из духовки. Моя средненькая напекла целый противень.
