инновационного Манхэттена сотрудники врали, что прямо перед нами система дала сбой, короче, мухлевали с кассой. Двинулись в Гринвич Виллидж, но снова заблудились в темноте и попали в Сохо, которое любят сравнивать с Арбатом, хотя разница начинается уже с освещения.
Везде, кроме простыней рекламы, экономили на лампочках, а ярче всего в Сохо освещалась известная реклама Кевина Кляйна с изображением, извините, женской задницы в лимонных джинсах. Будучи увеличенной до размеров дома, она освещала кусок улицы. Так что местные красоты мы видели исключительно в её свете.
Сохо – район ткацких фабрик, построенных в эпоху металлургического бума, когда чугун был дешевле камня, и его хватало на чугунные фасады, колонны, лестницы, перила и балконы. Фабрики реконструировали под стильное жильё, и в шестидесятые эту красоту обжила богема. Но к восьмидесятым квартиры подорожали, и белые воротнички выселили богему из Сохо в Бруклин и Квинс, ведь отсюда удобно ходить пешком на работу на Уолл Стрит.
Когда-то здесь на десятиметровой высоте, как любят американцы, ходили поезда. Но на безобразно построенных платформах погибали толпы опасно стоящих и опасно переходящих рельсы. Из-за этого дорогу закрыли и переформатировали в оригинальный парк Хай Лайн. Железнодорожный мост огородили прозрачными щитами, поставили амфитеатр, лавочки и навтыкали лютиков-цветочков.
Получилось уютное и прикольное пространство, отвечающее американскому принципу путать пол с потолком – сидеть на асфальте и задирать голову на идущий над тобой поезд метро. Но ночью всё это было довольно плохо освещено.
Я знала, что в Сохо на Гранд Стрит мастерская великого Эрнста Неизвестного, а ещё знала, что его отец служил адъютантом у атамана Антонова. Жизнь полна парадоксов, и в юности меня обучал астрологии знаменитый Игорь Александрович Антонов, которому посвящены стихи Александра Ерёменко: «Игорь Александрович Антонов, Ваша смерть уже не за горами…»
Он был внучатым племянником атамана Антонова, бойцы которого, не брезгуя еврейскими погромами, чуть не перебили в Тамбове семью моей бабушки Ханы-Леи Зильбельберг, бежавшую из Люблина от немцев. Ещё невероятней, что на подавление банды Антонова бросили армию Тухачевского, внучатый племянник которого мой – покойный муж Олег Вите. И, похоже, мы всю жизнь по очень усложнённой схеме доигрываем клановые игры предков.
После убийства атамана Антонова, его адъютант – Иосиф Моисеевич Неизвестный, спрятался, мимикрировал, выучился на врача. И, кабы не мемуары сына, никто бы не просчитал его прошлого. Став виднейшим скульптором страны, Эрнст Неизвестный был назван Хрущёвым автором «дегенеративного искусства», после чего обвинялся в шпионаже и валютных махинациях.
Сотрудники КГБ избивали его на улице, врывались в мастерскую и уничтожали скульптуры. Кавалера ордена Красной Звезды – одновременно и выдавливали из СССР, и не выпускали; и Эрнст Неизвестный подавал заявление на выезд ровно 67 раз.
Он мечтал стать русским Микельанджело, но СССР уступил его Америке. И оказавшись в США в 60 лет, Неизвестный утверждался там не как жертва советского режима, а как скульптор, и после 1991 года стал работать для России.
Небесный диспетчер словно специально отправлял меня на экскурсии к главным работам Неизвестного. Несколько раз тыкал носом в брутальное «Золотое дитя» в одесском морском порту. Наградил телевизионное ток-шоу «Я сама» премией «ТЭФИ», чтобы я могла подержать в руках статуэтку золоченого Орфея, играющего на струнах собственной души.
На Новодевичьем небесный диспетчер неизменно приводил меня к совершенно реалистичной голове Никиты Хрущёва на его могиле, хотя генсек спрашивал Неизвестного: «Почему ты так искажаешь лица советских людей?»
Я даже оказалась в Магадане возле главного произведения скульптора – мемориала «Маска скорби», построенного на месте перевалочного пункта этапируемых зеков. Неизвестный пожертвовал на этот проект свой гонорар, его друг оплачивал труд рабочих, а Ельцин добавил к этому гонорар за свою книгу.
Но деньги разворовывались с лихостью магаданских девяностых, и бюджет памятника превратился из каменного в золотой. Зимой там реальные – 60 градусов и, работая над мемориалом, Неизвестный отморозил пальцы – с них сошли ногти. Но, как все, кто поднимался к «Маске скорби», считают её величайшим произведением искусства.
Небесный диспетчер отправил меня и в Кемерово к монументу «Память шахтерам Кузбаса» на Красной Горке. Аман Тулеев сказал Неизвестному: «В каждой лампочке, которая горит, капля шахтерской крови!» И потому гигантский бронзовый Данко держит в руке сердце, а образовавшаяся на месте сердца дыра пульсирует алым светом. Но и это не всё, в фойе ближайшей от моего дома станции метро небесный дспетчер установил знаменитое «Древо жизни», похожее на мозг, выросший на стволе.
В одном интервью Неизвестный сказал: «…Поучать Россию из безопасного далека я считаю безнравственным. Хочешь поучать – поживи в России, поучаствуй в битвах. Для примера напомню про свой разговор с Сартром, который обожал Мао. Это было у меня в мастерской. Я ему тогда сказал: „Что ж вы своего Мао любите издалека! Любите его – так поезжайте в Китай, как Джон Рид поехал в Россию, и там служите себе делу маоизма сколько хотите!“»
Конечно, очень хотелось встретить Неизвестного на пустых неосвещенных улицах Сохо и сказать, а помните, Эрнст Иосифович, нас с вами знакомили… И я ещё вам рассказывала про Тамбов, бандитов атамана Антонова и семью бабушки… но он, конечно же, не помнил. А может, и помнил?… Но мы его не встретили…
Зато нашли дорогу в Гринвич Виллидж, узкие кривые улочки которого имели имена, а не номера. О.Генри писал о них: «В небольшом квартале к западу от Вашингтон-Cквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два…»
Индейцы называли Гринвич Виллидж – Сапоканикан, «табачное поле», ведь на затапливаемом берегу отлично рос табак. В 1630 году голландцы переименовали его в Нортвейк, а англичане меньше, чем через 100 лет, перекрестили в Гринвич Виллидж.
На месте нынешнего Вашингтон Сквер Парка начали хоронить бедняков, бродяг, разбойников, дуэлянтов, казненных преступников и жертв эпидемии жёлтой лихорадки. А в 1826 году поверх кладбища сделали плац для военных парадов и публичной смертной казни, и здесь до сих пор красуется вяз, на котором вешали преступников.
В начале XIX века на плацу разбили Вашингтон Сквер Парк, и кварталы стали модными у промышленников и предпринимателей. К ХХ веку зажиточные семьи в районе сменились протестной публикой, радикальными политиками, артистами, писателями, художниками и музыкантами.
Гринвич Виллидж стал столицей богемы – здесь проходили самые громкие выставки и фестивали, а рестораны, ночные клубы и кабаре работали круглосуточно даже в период Великой депрессии. Период с 1850 по 1950-й вошел в местную историю как
