– Ты… знал?
– Знал… скажем так, вряд ли в упырином роду есть шанс родиться кем-то еще, – в глазах его появилось то самое тоскливое выражение, что было хорошо знакомо Эвелине. Правда, видела она его лишь в зеркале, но…
– Не стоит беспокоиться, – сказал Матвей. – Я… не буду мешать тебе. Если захочешь уехать отсюда, пускай. Помогу. Есть связи. И тебе рады не будут, но примут, что в Москве, что в Ленинграде… где захочешь. А там хватит одной песни, чтобы в тебя влюбились.
Он замолчал.
Упырь.
Что Эвелина вообще знает об упырях? Кроме тех историй, которые принято рассказывать ночью и непременно шепотом, для пущего страха.
– Ты меня бросаешь?
Ну уж нет.
Может, у нее и перья на лице, и крылья есть, но это же не повод, право-слово! И вообще…
– Ты мне обещал, – сказала она, хмурясь, и перья, кажется, зашевелились. – Жениться. Или… передумал?
– Никогда, но… ты видишь, кто я?
Видит.
И это странно, потому что он, пожалуй, единственный, кто не изменился. Почти. Разве что стал еще более некрасив, чем обычно.
– Упырь? – спросила она.
– Упырь. В детстве… матушка пыталась меня прятать, но это сложно. У обычных людей мы вызываем подспудный страх. И отвращение.
– Я не человек, – Эвелина подняла руку, и длинные перья скользнули, обнажая запястье. Интересно, а летать она сможет? Или крылья ей даны так, для красоты?
– Мне было пять, когда… матушке сделали предложение, от которого она отказываться не стала. К счастью. Она была разумной женщиной. Так я оказался в специнтернате. Выяснилось, что и мою силу можно использовать.
Он замолчал.
А Эвелина просто смотрела. Разглядывала, понимая, что не позволит этому мужчине совершить глупость. Хватит уже с нее ожиданий.
И надежд.
Сцена? Какой в ней смысл, если петь не для кого? Может, поэтому бабушка и оставила ту свою? Потому что поняла, насколько она… не нужна?
– Я стал вести допросы. Я не менталист, но иногда тонкая работа и не нужна. Достаточно надавить на человека его собственным страхом. Или выпить. Или… я делал много такого, чем не горжусь.
– Не ты один.
– Когда началась война, я… мою силу использовали. Страх передо мной порой оказывался сильнее страха смерти… моя сила тоже росла. Чем больше смертей вокруг, тем…
– Ты устал?
– Устал, – сознался он, опуская голову. – Я… сильно устал. Еще тогда, но оказалось, что после войны тоже хватает работы. Что… много есть тех, кто не рассчитывал на подобный исход. И тех, кто еще тогда, во время войны… не все воевали на стороне союза.
Он сжал руками голову, будто желая раздавить его.
– Оказалось, что я, пусть и не маг разума, не способен влезть в чужую голову, но вот кровь на руках вижу хорошо. Она разная, кровь. Одно дело, когда человек убивает в бою, и совсем другое… у крови сотня тысяч оттенков, у боли не меньше. Я разбирался. Я создал отдел, который искал предателей и палачей. Но я и сам был палачом.
– Не предателем?
– Нет… и все-таки однажды я понял, что больше не могу, что… сила моя требует контроля, а меня больше не хватало. Я не хотел…
– И тебе предложили уйти?
– Отдохнуть. Заслуженный отпуск.
– И ты…
– Решил, что стоит и вправду отвлечься. Но… я действительно не собираюсь мстить. Я… упырь, но…
– Порядочный.
– Порядочный упырь, – он сумел кривовато улыбнуться. – Звучит довольно… двусмысленно.
– Зато правда.
– Когда я услышал, как ты поешь, я… я впервые смог заснуть спокойно. А когда ты спела только для меня, я подумал, что, возможно, тоже имею право на счастье. Что… дед знал что-то, о чем никому не сказал. Что… если не ты, то…
– А невеста, она вообще была?
– Была. Ее нашли. Одобрили. Пообещали… многое, как я полагаю. Но оказалось, что и обещанного недостаточно, чтобы преодолеть отвращение ко мне.
– Знаешь, – Эвелина почти решилась. Может, обнимать кого-то крыльями и не слишком удобно, кто бы знал, до чего тяжелы перья. – По-моему она просто дура. А ты… только попробуй сбежать!
А вот пух на лице целоваться не мешает.
Совершенно.
Антонина хотела бы уйти.
В этом лесу она чувствовала себя… неправильной. Бывает такое вот, просыпаешься утром, понимая, что весь-то нынешний день пойдет не так, не по плану. И чаще всего так оно и случается.
Она бы сбежала.
Но разум подсказывал, что бегать по этаким местам – не самая разумная идея.
Пахло… лесом.
Землею, листвой и чем-то еще, донельзя раздражающим. Антонина лесов не любила. Пугали они своим равнодушием, этакою отстраненностью. Да и тропы лесные – не чета городским, в них провалиться легче легкого.
Вот и…
Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от мыслей.
– Присядешь? – Лешка глядел снисходительно, будто догадывался и о мыслях Антонины, и о страхах ее. А она вовсе даже не боялась.
Так, опасалась немного.
Опасения – это же не страх.
– Не знаешь, надолго ли мы тут? – она решила, что притворяться, будто не слышит и не видит этого… типа бессмысленно. А стало быть, глупо. Глупою же выглядеть не хотелось.
– Без понятия, но… хотя бы спокойно.
Это точно.
Лес шелестел, убаюкивая, и расползалось внутри вот такое позабытое изрядно ощущение покоя. Антонина опустилась на корень, вытянула ноги, потрогала отцовский перстень, который сидел на пальце свободно. Здесь, пожалуй, и снять получится.
Может…
– Кто ты? – спросила она человека, что устроился прямо на моховой подстилке. Сел, ноги вытянул, уставился на нее круглыми, что плошки, глазами.
– Сумеречник. Как и ты.
– Я… не совсем, чтобы… мама была, а отец – человек. Маг.
И зачем она это рассказывает? Будто оправдывается.
– Это не так и важно. Кровь ведь проснулась.
Антонина пожала плечами. Если ступила на тропу, стало быть, кровь и вправду проснулась.
– Ты просто очень молоденькая еще. И необученная, – сказал он мягко. И захотелось то ли пинка отвесить, злость вымещая, то ли расплакаться, от этой же злости. – Твоя матушка давно ушла?
– Давно.
– И ты жила одна?
– Одна.
Вот что ему, легче станет, если Антонина о своей жизни рассказывать примется? Да и нормальная у нее жизнь, не хуже, чем у прочих. Может, конечно, она и не геройствовала, и жила-то не сказать, чтобы честно, но убивать не убивала.
