правильно. Я ничего не могла поделать со своей улыбкой.
Он поклонился снова, все еще улыбаясь.
— Теперь я надеюсь заслужить такое теплое представление.
— Вы уже его заслужили.
— А это, Сатоши, наша новая знакомая, мисс Тори Ковач. Тори Ковач.
— Тори? — его улыбка стала еще теплее. Он повернулся к Наоко, и они обменялись понимающими взглядами. Целая беседа без слов.
И впервые в жизни я пожалела, что не смогу ее перевести.
— Ну что же, не стану отнимать у вас больше времени, — я сделала шаг, потом остановилась в нерешительности. — Наоко, если я что-нибудь найду... — Я не знала, что я могу говорить при Сатоши. — То есть вы хотите, чтобы я с вами связалась? Вы хотите знать, что мне удалось найти?
Между нами повисло молчание.
— Я познакомилась с вами, Тори Ковач, и я хочу, я надеюсь, что вы наконец примиритесь с прошлым вашего отца. Знайте, что эта встреча с вами, ваше имя позволили мне примириться с моим, — она сделала шаг назад и низко поклонилась.
Мне хотелось ее обнять. Обнять их обоих. Но я поклонилась в ответ, потом приподняла в руках шарф, чтобы сказать этим «я не забуду, спасибо вам» и еще миллион невысказанных слов.
Мы с Сатоши обменялись теплыми улыбками, и с легким поклоном я пошла по дорожке. Уже выйдя на основную дорогу, я оглянулась в последний раз.
Семейный дом Наоко на холме утопал в белых цветах. Здесь мой отец встречался за чаем с королем торговой империи, мечтал о другой жизни и боролся с судьбой.
Скорее всего, я больше никогда не увижу Наоко и Сатоши, но я точно их не забуду. И с шарфом Наоко я несла вперед их историю, нашу общую историю, полную любви и надежды.
У меня были билеты на утренний рейс, но я могла улететь позже. Я отказывалась уезжать, так и не побывав в монастыре и не узнав о брате Дайгане и приюте.
ГЛАВА 40
Япония, настоящие дни
В поезде по дороге в Хирацуку я обдумывала множество вопросов, начинавшихся со «что, если». Что, если в монастыре хранится слишком много информации о брате Дайгане? Что, если в приюте, с которым он работал, тоже есть записи? Что, если мне удастся разыскать сестру?
Я подавила смех. Как же я торопила события. Потому что существовала и другая вероятность: что, если в монастыре понятия не имели о том, кто такой брат Дайган? Или, как с личными данными отца в военном архиве, что, если и эта ниточка окажется тупиком?
Что будет тогда?
Тогда я поеду к статуе девочки с красными туфельками. Даже если ради этого мне придется перенести вылет. Я должна была это сделать ради Наоко, ради моей сестры, лапы, ради того, о чем он пытался мне рассказать. Потому что эта девочка с красными туфельками могла появиться в любом порту на любом побережье океана. Потому что она символизирует тысячи невинных детей, потерянных между ними.
Тех, кто был все еще безвозвратно утерян.
Что, если одного из этих детей можно найти?
Между семьями существовала тонкая, но ощутимая связь, и мне хотелось ее отследить. Я чувствовала это. Я была очень близко. Я села, вытирая слезы со щек. С чувствами творилось что-то невероятное.
Поезд замедлил ход и остановился, выпустив больше пассажиров, чем впустив. В моем вагоне почти никого не осталось. Почти на месте. От волнения у меня все сжималось внутри. Следующей остановкой была Хирацука, а монастырь был в двух шагах от станции.
Я собиралась бежать до нее бегом.
Сидя возле окна, я наблюдала за раскинувшимся передо мной ландшафтом. Сонные поля из рассказа Наоко плохо сочетались с мелькающими за окном городскими пейзажами. По другую сторону от железнодорожного полотна пролегало побережье. Даже на нем были следы промышленности.
Поезд стал сбрасывать скорость, и я вскочила на ноги. Когда я вышла на платформу, солоноватый морской бриз поцеловал мои щеки и принял во влажные объятия. Я заметалась, пытаясь определиться с направлением. Наоко говорила, что от платформы шла прямая дорога, но сейчас она делилась на две.
— Простите, — обратилась я к прохожей, но она лишь улыбнулась и молча прошла мимо.
Я уклонилась от велосипеда, только чтобы заставить мопед резко отвернуть в сторону. Я крутилась на месте, пытаясь понять, куда мне идти. Меня окружали магазины, офисные здания и автомобили, между которыми сновали велосипеды. Хирацука не была маленьким сонным пригородом, напротив, она процветала и бурлила.
Мой телефон никак не мог определить мое местоположение. Одно активное деление на индикаторе приема связи. Я подошла к магазинчику и заглянула за кассу. Там сидел старик: перед ним был маленький телевизор, он ел. Заметив меня, он улыбнулся.
— Здравствуйте, — сказала я. — Монастырь в той стороне? — я указала вдоль улицы. — Монахи? Брат Дайган?
Он наморщил нос и перестал улыбаться. Я повторила вопрос, сдалась и пошла в том направлении, которое указывала сама.
Чем дольше я шла, тем дальше друг от друга стояли здания. Кубические, прижатые друг к другу офисные здания сменялись скромными, стоящими по отдельности частными домами, многие из которых были брошены. У некоторых обвалилась крыша или не было окон или дверей. Я как-то читала, что в Японии пустовало более восьми миллионов жилищ, в силу того что Япония была стареющей нацией с вымирающим населением, но увидеть это своими глазами было жутковато. В лучах заходящего солнца настоящий город-призрак выглядел зловещим. Я пошла быстрее, боясь, что найду монастырь закрытым. Это если я его найду.
Наоко говорила, что идти было недолго, но я уже прошла довольно длинный путь. Я поспрашивала еще людей, но не смогла их понять. Один показывал налево, другой направо. Я поблагодарила их поклонами и продолжила идти в прежнем направлении.
Дорогу впереди пересекал высокий забор.
Сердце подпрыгнуло, когда я увидела, что это был бамбуковый забор.
Мне и в голову не приходило, что родильный дом мог еще стоять в том же месте.
Перейдя дорогу, я заглянула между планками забора, но увидела за ним лишь густой кустарник. На ум пришли слова из рассказа Наоко: «Дитя, ты уже на той стороне».
Она хотела выбраться оттуда, а я, почти спустя пятьдесят лет, отчаянно хотела туда попасть. Вскоре я увидела вход, но его венчала не запертая калитка, а простая арка. Я прошла в нее, осторожно ступая по неровным камням, мостившим дорожку.
