домчит.
– У Кольки получка.
– Ох ты, мать честна! – Митроха почесал затылок. – Точно. Он вчера за грушовкой приходил. На три дня купил. Раньше понедельника в себя не придет.
* * *
– Ну чего? – крикнула Верка, как только Лексеич показался в дверях автостанции.
– Белка жеребится, Кольке получку выдали.
– Ой-ой-ой! – в голос запричитала та, перекрикивая даже стоны Михалны.
– Митроха предложил мою тачку к Люськиному велосипеду привязать да на ней Михалну везти. Дело дурное. Я не сдюжу, да и Михална в тачке не удержится. Может, Люську в район послать? Пусть Ваську найдет, да и привезет.
– Да кто ж молодую бабу на ночь глядя на велосипеде по трассе погонит? – обозлилась Верка. – А Ваську этого до утра теперь не найдешь. У кого он там после танцев завис?
– Тогда сам поеду! – от отчаяния сжав кулаки, прокричал Лексеич.
Знакомый рев, визг и хлопки, растревожившие всех местных собак, раздались неожиданно. Лексеич и Верка переглянулись и кинулись к двери. Михална на секунду перестала охать.
Из-за поворота, скрипя подвеской и прыгая на каждой кочке, со скоростью километров двадцать в час выехала Колькина «копейка». Освещая себе дорогу одинокой фарой, танцующая машина медленно подползла к автостанции и остановилась у входа. За рулем сидел Колькин пятнадцатилетний сын – Серенька.
– Мамке ни слова, – предупредил водитель.
* * *
Не проползли они и двух километров, как их остановил, говоря словами Митрохи, блуждающий пункт ДПС. Младший лейтенант Федорчук выпрыгнул из кустов в свет единственного на дороге фонаря и этим напугал всех, кто ехал в «копейке».
Серенька со страху перепутал педали и надавил вместо тормоза на газ. Мотор закудахтал, но скорость не увеличилась. Машина подскочила на очередной кочке, заглохла, прокатилась метров сорок и остановилась.
– Куда это мы крадемся ночкой темной?
В окно машины со стороны водительского места просунулась огромная голова. Не скрывающий радости от такой удачи, сотрудник ДПС представился и, потирая ладони, приступил к делу:
– Документики на неопознанный летающий объект имеются?
Серенька трясущейся рукой отдал отцовские права и уже попрощался с жизнью, но тут в дело вступила тяжелая артиллерия в лице Лексеича:
– Так, Серень, сиди не двигайся. Михална, причитай посильнее, а лучше кричи, будто тебя режут.
Он вышел из машины и кинулся к Федорчуку:
– Наконец-то, сынок! Мне в районе сказали выезжайте. Сопровождение навстречу будет. Как же хорошо наша милиция работает. Трех километров не проехали, а ты туточки.
– Какое сопровождение? – Федорчук готов был растеряться.
– Как какое? Для Михалны. С «Поля чудес».
– А ну дыхни. – У Федорчука мелькнула мысль, что ему повезло еще больше, чем показалось сначала.
– Да не пил я, сынок. Говорю ж, нас в районной больнице ждут. В машине, слышишь, Михална. Ей в Москву, к Якубовичу на «Поле чудес» ехать, честь района защищать, а она ногу сломала. В районе сказали, быстро починят и за победой отправят. Так что давай сопровождай. За это она тебе привет прямо в эфире передаст, и не только. Грушовку уважаешь? – Уважаю. – Федорчук все-таки растерялся.
– Семь литров возьмешь? Чумаком заряжена. Здоровье попрет, как почки весной.
– Ну, только если заряжена.
Выскакивая из кустов, Федорчук рассчитывал на другое. Но в свете страданий бабки в машине, ее важности для всего района и безвыходности ситуации готов был уже и на жидкую валюту.
– Заряжена, зуб даю. У нас в Веселом все это знают. Первака еще литру налью, как ко мне приедешь, и перцовки две по семьсот. Лады?
– Лады, – согласился Федорчук.
* * *
У Михайловны оказался вывих первой степени. Врачи вправили голеностоп, наложили тугую повязку и отправили с тем же эскортом домой, под неусыпный надзор Лексеича и местного фельдшера Васьки.
Через три дня повязку благополучно сняли, оставив для лечения только теплые компрессы. Нога Михалны быстро шла на поправку, чего нельзя было сказать о ней самой. Михална стала молчаливой и раздражительной. Дальше своего двора не ходила. Больше не завтракала у Верки и не приглашала подругу к себе. Лексеича игнорировала. Но самым опасным симптомом, по мнению Митрохи, стал отказ от «Поля чудес». С того самого дня, как Михална побывала на переговорах с Москвой, она больше не посмотрела ни одной передачи.
– Михална, ходь сюды, – как-то вечером в очередную пятницу позвал ее Лексеич. – Глянь-ка, я телевизор на веранду поставил. Будем здесь чай пить да твое «Поле чудес» смотреть. Под сверчков – само то.
Михална сделала вид, что ничего не слышала, но Лексеич не сдавался:
– Верка скоро придет. Обещала пирогов принести. Люська, Митроха с Варюхой, Колька с Маруськой и герой наш – Серенька – тоже будут. А чего? Давно уж так не сидели… все вместе.
Через полчаса шум на веранде сообщил о гостях. Запахло травяным чаем и шишками из самовара. Заиграла музыкальная заставка некогда любимой передачи. Послышался голос ведущего.
– Михална! – Верка фурией влетела в хату: – Скорее! Там Якубович про тебя говорит.
– Ой, Верка, не стыдно тебе? – с укором проскрипела Михална. – На какое вранье уже пошла, чтоб меня выманить.
– Да какое вранье! – разозлилась Верка. – Историю твою на весь мир рассказывает. Про подготовку, про переговоры и про ногу твою – все как было. Идешь?
– Ну, коли врешь, Верка… – пригрозила Михална и с вызывающим видом вышла на веранду.
«Такая история получилась, Леонид Аркадьевич, – услышала она голос Якубовича. – Кто виноват здесь, кто прав, не знаю. То ли телеграфистка, которая перепутала адреса, то ли те незнакомые мне люди, что назвали четырнадцать хуторов на Кубани одним названием, а может, сама Михална. Уж слишком она хотела на вашу передачу попасть. Все мечты на эту одну поменяла. У меня тоже была мечта. Хотел жениться я на Михалне и отвезти ее в Санкт-Петербург, чтобы вместе увидеть белые ночи и разводные мосты. Но раз уж она хочет на ваше „Поле чудес“ то так тому и быть. Люблю ее с юности и до сего дня, и если теперь это ее мечта, то пусть она и сбудется.
Прошу вас, позовите ее на игру. Но только обязательно прямо в эфире, чтобы она от вас самого это услышала. По-другому теперь не поверит.
Заранее благодарю за всё. Владимир Алексеевич Савин».
– Вот такое письмо я получил из хутора Веселый, что в Краснодарском крае. – Якубович свернул листок, с которого читал все это время. – Но вот что для меня здесь самое важное. Никогда бы мы не узнали эту захватывающую историю, если бы не любовь Владимира Алексеевича Савина. Ведь, согласитесь, только любовь способна подвигнуть на такие поступки. Можно ли не выполнить эту просьбу? – Он потряс письмом. – Я вот не
