Угнетенная этой дилеммой, в разладе с собой, Елизавета пытается в последнийраз уклониться от неизбежного. Она уже не раз отталкивала от себя решение, аоно все вновь возвращалось к ней в руки. И в этот последний час она опятьпытается снять с себя ответственность, взвалить ее на плечи противницы. Онапишет узнице письмо (до нас не дошедшее), где предлагает ей принестичистосердечную повинную, как королева королеве, открыто сознаться в своемучастии в заговоре, отдаться на ее личную волю, а не на приговор гласногосуда.
Предложение Елизаветы – и в самом деле единственный возможный выход. Толькооно могло бы еще избавить Марию Стюарт от унизительного публичного допроса, отсудебного приговора и казни. Для Елизаветы же это вернейшая гарантия, какую онамогла бы пожелать; заполучив в свои руки признание противницы, написанное еюсамой, она могла бы держать неудобную претендентку в своего рода моральномплену. Марии Стюарт оставалось бы только мирно доживать где-нибудь вбезвестности, обезоруженной своим признанием, меж тем как Елизавета пребывалабы в зените и сиянии нерушимой славы. Роли были бы тем самым окончательнораспределены, Елизавета и Мария Стюарт стояли бы в истории не рядом, и не однапротив другой – нет, виновная лежала бы во прахе перед своей милостивицей,спасенная от смерти – перед своей избавительницей.
Но Марии Стюарт уже не нужно спасение. Гордость всегда была ее вернейшейопорой, скорее она преклонит колени перед плахой, чем перед благодетельницей,лучше будет лгать, чем повинится, лучше погибнет, чем унизится. И Мария Стюартгордо молчит на это предложение, которым ее хотят одновременно спасти иунизить. Она знает, что как повелительница она проиграла; только одно на землееще в ее власти – доказать неправоту своей противницы Елизаветы. И так как прижизни она уже бессильна ей чем-нибудь досадить, то она хватается за последнюювозможность – представить Елизавету перед всем миром жестокосердной тиранкой,посрамить ее своей славной кончиной.
Мария Стюарт оттолкнула протянутую руку; Елизавета, на которую наседаютСесил и Уолсингем, вынуждена стать на путь, который, в сущности, ей ненавистен.Чтобы придать предстоящему суду видимость законности, сначала созываются юристыкороны, а юристы короны почти всегда выносят решение, угодное предержащемувенценосцу. Усердно ищут они в истории прецедентов – бывали ля когда случаи,чтобы королей судили обычным судом, дабы обвинительный акт не слишком явнопротиворечил традиции, не представлял собой некоего новшества. С трудом удаетсянаскрести несколько жалких примеров: тут и Кайетан, незначительный тетрарх[71]времен Цезаря, и столь же мало комуизвестный Лициний, деверь Константина, и, наконец, Конрадин фон Гогенштауфен, атакже Иоанна Неаполитанская[72]– вот и весьперечень князей, которых, по сохранившимся сведениям, когда-либо казнили поприговору суда. В своем низкопоклонническом усердии юристы идут еще дальше: нек чему, говорят они, беспокоить для Марии Стюарт высший дворянский суд;поскольку «преступление» шотландской королевы совершено в Стаффордшире, по ихавторитетному суждению, достаточно, чтобы подсудимая предстала перед обычным,гражданским судом жюри графства. Но судопроизводство на столь демократическойоснове отнюдь не устраивает Елизавету, Ей важна проформа, она хочет, чтобывнучка Тюдоров и дочь Стюартов была казнена, как подобает особе королевскогоранга, со всеми регалиями и почестями, с надлежащею пышностью и помпой, со всемблаголепием и благоговением, положенным государыне, а не по приговору каких-томужланов и лавочников. В гневе напускается она на перестаравшихся судейских:«Поистине хорош был бы суд для принцессы! Нет, чтобы пресечь подобные нелепыеразговоры (как вынесение вердикта королеве двенадцатью горожанами), я считаюнужным передать столь важное дело на рассмотрение достаточного числа знатнейшихдворян и судей нашего королевства. Ибо мы, государыни, подвизаемся наподмостках мира, на виду у всего мира». Она требует для Марии Стюарткоролевского суда, королевской казни и королевского погребения и сзываетвысокий суд из самых прославленных и знатных мужей нации.
Но Мария Стюарт не выказывает ни малейшей склонности явиться на допрос илина суд подданных своей сестры-королевы, хотя бы в их жилах текла самая голубаякровь Англии. «Что такое? – набрасывается она на эмиссара, которого допустила всвою комнату, не сделав, однако, ни шага к нему навстречу. – Или ваша госпожане знает, что я рождена королевой? Неужто она думает, что я посрамлю свой сан,свое государство, славный род, от коего происхожу, сына, который мне наследует,всех королей и иноземных властителей, чьи права будут унижены в моем лице,согласившись на такое предложение? Нет! Никогда! Пусть горе согнуло меня –сердце у меня не гнется, оно не потерпит унижения».
Но таков закон: ни в счастье, ни в несчастье не меняется существеннохарактер человека. Мария Стюарт, как всегда, верна своим достоинствам, верна исвоим ошибкам. Неизменно в критические минуты она проявляет душевное величие,но слишком беспечна, чтобы сохранить первоначальную твердость и не поддатьсяупорному нажиму. Как и в Йоркском процессе, она в конце концов под давлениемотступает от позиций державного суверенитета и выпускает из рук единственноеоружие, которого страшится ее противница. После долгой, упорной борьбы онасоглашается дать объяснения посланцам Елизаветы.
Четырнадцатого августа парадный зал в замке Фотерингей являет торжественноезрелище. В глубине зала возвышается тронный балдахин над пышным креслом,которое в течение всех этих трагических часов должно оставаться пустым. Пустоекресло, немой свидетель, как бы символизирует, что здесь, на этом суде,невидимо председательствует Елизавета, королева Английская, и что приговорбудет вынесен сообразно ее воле и от ее имени. Направо и налево от возвышениярасселись соответственно своему рангу все многочисленные члены суда; посредипомещения стоит стол для генерального прокурора, следственного судьи, судейскихчиновников и писцов.
В зал, опираясь на руку гофмейстера, входит Мария Стюарт, как и всегда в этигоды, одетая во все черное. Войдя, она окидывает взглядом собрание и бросаетпрезрительно: «Столько сведущих законников, и ни одного для меня!» После чегонаправляется к указанному ей креслу, стоящему шагах в пяти от балдахина, нанесколько ступенек ниже пустого кресла. Этой тактической деталью намеренноподчеркнуто так называемое overlordship, сюзеренное престолонаследие Англии,неизменно оспариваемое Шотландией. Но и на краю могилы протестует Мария Стюартпротив подобного умаления своих прав. «Я королева, – заявляет она так, чтобывсе слышали и восчувствовали, – я была супругой французского короля, и мненадлежит сидеть выше».
