Был матёрый волк, да весь вышел. Его место теперь на грядках в теплицах. Интересно, что по этому поводу сказал бы Серёжа? Наверное, цитату выдал бы заумную.
Мотя улыбнулся, чувствуя презрение к самому себе.
Он представил, как высокий лысый человек в плаще хватает ребёнка и бросает его на заднее сиденье чудовищного автомобиля. А вдалеке на стене глаза… Мурашки по коже побежали, лучше бы не представлял.
Бросив под ноги окурок, Мотя вынул из пачки очередную папиросу, но тут же смял её. Сквозь пальцы на землю посыпался табак.
Тошно быть овцой. Тошно от Грыжи, чудотворца. Аж выть хотелось. Как волчара выть! Он посмотрел на свою мозолистую ладонь. А потом сжал её в кулак – крепко, до боли.
– Овца, говоришь?
В его глазах появился безумный блеск, на шее вздулась жила. Он вскинул голову и завыл, вложив в этот звук всю свою ненависть. Это было, как очищение, избавление от той жуткой тяжести, что давила на его рассудок последние полгода. Моте было абсолютно плевать, что на него сейчас смотрят десятки пар глаз, ведь на него глядели сектанты, настоящие овцы. А он сбросил овечью шкуру, в этом помог неизвестный ребёнок, которого парочка нелюдей собиралась принести в жертву Грозе. Ребёнок!
Перестав выть, он обвёл взглядом территорию лагеря. Несколько человек глядели на него, как на полного психа.
– Ну что, овечки? – крикнул он со злым весельем в голосе. – Как вам такое, а? Я хищник, мать вашу! А ну валите отсюда, пока я вам всем глотки не перегрыз! Валите, я сказал!
Недовольно ворча, люди пошли прочь. Больше на него никто даже глянуть не смел: ну а чего на психа-то смотреть?
Мотя поднялся и отправился на склад возле теплиц. Среди инструментов нашёл нож, спрятал его в рукаве и пошёл обратно к зданию, где держали ребёнка. Осмотрелся. Никто на него внимания не обращал. Охранники о чём-то болтали у ворот, сидя на скамейке. Кто-то шёл по своим делам. Две женщины подстригали кустарник возле дома чудотворца. Всё спокойно.
– Овцы, – проворчал Мотя и вошёл в здание. Запел: – Эх, Серёжа, нам ли быть в печали…
Голос его вибрировал. Так же, как и нервы. Он сейчас и был одним вибрирующим нервом. Внутри него настоящая буря бушевала. Он миновал коридор, спустился в подвал, увидел двоих охранников и улыбнулся.
– Эй! Сюда нельзя! – возмутился один из них, поднимаясь со стула.
– Я по делу, ребята, – весело заявил Мотя. – По делу я. Меня Галина послала.
Охранники переглянулись. Мотя подошёл к ним быстро, пока они не опомнились. Выхватил из рукава нож и вогнал лезвие в печень первому. Выдернул – и сразу же ударил в шею второму.
– И кто теперь овца, а? – заорал он, купаясь в своей ярости.
Он крутанул в ране нож, выдернул его и ударил снова. Он бил, выдёргивал и бил, а охранники корчились и хрипели в лужах собственной крови.
Однажды Мотя участвовал в ножевой драке. Это было десять лет назад, и он тогда вышел победителем, хотя и сам получил ранение. Его соперник не сильно пострадал, они с ним даже за примирение позже выпили. Но тот случай оставил в душе Моти тяжёлый отпечаток, ведь во время драки он едва не убил человека – нож к горлу прижал и хотел, очень хотел полоснуть, да так, чтобы до кости, глубоко. Однако, что-то его сдержало. И после он всегда опасался, что когда-нибудь – спьяну, или просто по дурости – у него окончательно сорвёт планку и случится непоправимое: он убьёт человека. Это была черта, переход через которую приводил Мотю в ужас. Всё мог себе позволить – морду кому-нибудь набить, унизить, – но только не убийство.
Однако сейчас он переходил эту черту с лёгкостью, словно получил благословение высших сил. Ярость сжигала все догмы и правила.
Нанеся очередной удар, Мотя стряхнул с лезвия кровь, подошёл к двери и пнул её ногой. Та с грохотом распахнулась. Пошатываясь, точно пьяный, он перешагнул порог.
Ребёнок. Девочка. Она лежала на скамье и издавала мычащие звуки. Руки и ноги – обмотаны клейкой лентой, рот залеплен пластырем, на глазах – повязка.
Мотя бросился к Маше, разрезал ленту, сорвал пластырь и сдёрнул повязку.
– Я свой! – твердил он. – Я не с ними! Я помогу тебе! Чего они так тебя спеленали? Боятся? Да кто ж ты такая, а?
Маша сползла со скамьи, упала на колени и её стошнило. Сплюнув кислую мокроту, она заскулила:
– Они их убили… Дану и Илью убили…
Мотя схватил её за плечи и, как следует, встряхнул.
– Сейчас не до соплей, слышишь? Нам сматываться нужно!
– Они из-за меня погибли! – зарыдала Маша, ударив кулаками по полу. – Из-за меня! – она посмотрела на Мотю, задыхаясь от слёз. – Всё из-за меня… Я… я жить не хочу.
– Жить не хочешь?! – взорвался Мотя. – Ты даже не представляешь, что тебя ждёт! Они тебя Грозе скормят! А ну встань! Если понадобится, я за волосы тебя потащу!
Дрожа всем телом, Маша поднялась и посмотрела на него так, словно только что заметила. В её воспалённых глазах светился вопрос: кто ты?
Мотя приблизил своё лицо к её лицу и прошипел злобно:
– Я вытащу тебя отсюда, даже если мне для этого сдохнуть придётся! И знаешь, что малявка? Думай о том, что когда-нибудь ты со всеми ними поквитаешься. С чёртовой Грыжей, с чудотворцем. Думай о мести, это тебе сил придаст. Такое всегда помогает, по себе знаю. Как бы тебе сейчас ни было хреново, но им будет ещё хреновей. Верь в это, девочка. Верь!
– Я верю, – выдохнула Маша.
– Ну, вот и отлично. А теперь – дёру!
Мотя рванул к выходу, Маша – следом. Ноги затекли, голова кружилась, каждое движение давалось с трудом, но она решила бороться до конца. Отчаяние осталось в прошлом.
Выбежав в коридор, Маша увидела двух мужчин. Те лежали на полу окровавленные. Один из них порывисто дышал, издавая клокочущие звуки.
– Не смотри на них! – запоздало предупредил Мотя.
Маша подавила рвотные позывы, отвела взгляд и побежала. Её глаза фиксировали отдельные детали, словно перед ней мелькали кадры киноплёнки: пол, шершавая стена, труба с облупившейся краской, лестница, ступени… В голове пульсировали слова: «Верь в это, девочка. Верь!..»
Они пробежали коридор первого этажа, вестибюль. Вот и выход. Тяжело дыша, Мотя посмотрел на Машу.
– Значит так… Фух… Сейчас выходим и топаем вдоль дома, потом поворачиваем за угол и со всех ног до забора. Всё поняла?
Маша резко кивнула, отчего голова ещё больше закружилась. Мотя
