Она опустилась на прежнее место, рядом, и продолжала сидеть как ни в чем не бывало. А Гриша больше не мог думать о своем отце, его пороках и вдруг даже перестал его осуждать, будто с этим своим поцелуем Соня повернула разом в его сердце все колесики и шестеренки. Солнце поднималось выше, ночь ее тайнами осталась в прошлом, рядом сидел человек, живой, не вымышленный, теплой рукой сжимал ладонь Гриши.
Солнце стало совсем высоко. Надо было решать, как действовать дальше.
Взявшись за руки, как брат и сестра, они направились к дому.
Этой ночью спокойно спал лишь Сонин отец. Он спустился в столовую, когда Соня и Даша накрывали к завтраку. За стол все сели мрачные, бледные, у девочек распухли носы от слез. Но жизнь продолжалась, каждый, погруженный в свои думы, был чем-то занят. Каждый был встревожен, молчалив, нерасторопен. Даша, обеспокоенная своим отцом, который, как оказалось, ходил смотреть Тобина, не подозревая о том, что это за человек, сидела с отсутствующим лицом перед пустой тарелкой и дважды провела вилкой по ее дну, совершенно того не замечая. Бриедис вдруг из заправского сыщика преобразился в неловкого юнкера, никак не мог сладить с салфеткой и собственными дрожащими руками, потом уронил на пол блюдце, а полез поднимать – стукнулся головой о край стола. Он то вскакивал, одергивая пиджак и словно собираясь что-то сказать, то вновь садился, брал в руки ножичек для масла и принимался им барабанить по скатерти.
Соня, прятавшая глаза ото всех, видно, переживала о своем вольном поведении с Гришей, но тот чувствовал, что в движениях ее души были лишь желание поддержать его и сестринская привязанность, возникшая с того дня, как они нашли старый альбом. Он был так благодарен ей за этот неловкий поцелуй, за ту секунду счастья, что растерял всякое умение осуждать. В сердце больше не осталось ни одного упрека. Воистину, Соня с ним такое сотворила, чему он не мог найти объяснения, но она одним-единственным поступком сожгла в душе Гриши все непрощенные обиды и гнев.
Каплан, усердно намазывающий на хлеб масло, наконец остановился и окинул молодых людей вопросительно-недоуменным взглядом.
– Это что же, вчерашний крокет так всех расстроил? – осведомился он с легкой иронией в голосе. – Даша, отчего у вас такие красные глаза?
– А я, Николай Ефимович, учебник всю ночь штудировала, – поспешила с ответом та, отчаянно сдавая себя гундосым голосом. – Папенька ведь отпустил с обещанием, что я к воскресенью дочитаю «Краткий учебник ботаники» Бородина. Мне ее сдавать для поступления на курсы.
– Вы уже определились с выбором ремесла? Каким врачом хотите стать? Зубным? Хирургом?
– Прозектором.
Каплан приподнял брови.
– Прозекторов хороших днем с огнем, – нашлась Даша, почувствовав, что ответ ее получился мрачным и невежливым, – так папенька говорит.
Отец Сони гипнотизировал ее подозрительным взглядом из-под очков минуту, одновременно продолжая намазывать масло. Потом перевел взгляд на Бриедиса, который сидел как на иголках.
Данилов почувствовал, как немеют пальцы от страха, на мгновение допустив, а не стал ли Арсений свидетелем, как Соня его в беседке целовала, и выронил ложечку, которая со звоном грохнулась в чашку, расплескав вокруг чай. Но нет, Арсений бросил на Данилова взгляд, полный какой-то затаенной мольбы. Что с ним такое? Будто керосину хлебнул вместо сливок. Еще и синяки под глазами, не до конца сошедшие, делали его лицо каким-то потерянным.
– А какие у вас дела были ночью? – спросил Каплан, устав наблюдать за агонией сыщика.
– Р-работал с документами по делу семьи Даниловых, – очень ловко не соврал он. – Я ведь за этим сюда приезжал.
Каплан медленно качнул головой вверх-вниз.
– А документы вы в подвалах искали?
Теперь пришел черед Сони; она разливала чай, держа в руках большой белый чайник и, когда отец ее упомянул подвалы, с криком ужаса выронила его на стол. Все тотчас, как по команде, вскочили и схватились за салфетки.
– Ой, папенька, прости! – взвизгнула она, поспешив приподнять края скатерти и принявшись ею пропитывать горячую жидкость. – Тяжелый, выскользнул.
Бриедис тоже вскочил, взял салфетку, принялся ее комкать, не зная, как помочь делу, потом бросил ее на стол и нервными движениями в который раз оправил свой неведомо когда вычищенный пиджак. Бриедис с головы до пят был истинным офицером и не мог позволить себе ходить в грязном пиджаке, чего не скажешь о Данилове. Гриша глянул на закатанные рукава своей рубашки и перепачканную в пыли белую жилетку.
– Николай Ефимович, у меня к вам важный разговор! – воскликнул пристав, перекрикивая Сонин голос.
И тут Данилова осенило, он инстинктивно наклонился к столу ниже, делая вид, что оттирает со стола чай. Вот к чему тот вычистил свой пиджак, вот откуда в нем такое смятение. Он задумал просить у Каплана руки дочери. Но почему сейчас?
Данилов замер с салфеткой в руках, глядя на то, как медленно овладевает белым полотном скатерти коричневое пятно, не в силах посмотреть куда-либо еще.
Все затихли. Все, кроме Гриши, перевели взгляды на Бриедиса. Тот вытянулся, руки по швам, аккурат как в морге при отце-начальнике, но нынче он не был бледен, а, напротив, пылал, как факел.
– Да, Сеня. Ты хочешь, чтобы мы вышли? Идем в библиотеку, там потолкуем. – Каплан отставил нетронутым бутерброд и отодвинул стул.
Бриедис не двинулся, замер, будто его хватил столбняк, и стоял так, казалось, целую вечность. В столовой застыла тишина, пауза стала совершенно неловкой.
– Я только хотел сказать, что нам нужно в город вернуться дневным поездом, – выпалил тот.
Данилов поднял глаза и увидел, как блеснула улыбка Даши и тотчас скрылась за ее рукой. Финкельштейн тоже все поняла. Ведь он точно, абсолютно точно собирался сейчас просить руки Сони.
– Потому что срочное донесение сделать нужно в Управление… Простите. – Пристав окончательно смешался, отставил стул и вышел.
Каплан уставился перед собой. Долго глядел странным, ничего не понимающим взглядом, потом пожал плечами и, сев, принялся за бутерброд.
Когда все засобирались, дабы успеть на дневной поезд, Данилов понял, что не сможет ехать в одном вагоне с Соней и Бриедисом три часа кряду. Не видел их пристав или же умело скрывает это, ведь ни скандала не устроил, не стал яриться, как это ему свойственно, но сложилось все как-то очень неловко. Нельзя, чтобы Соня оказалась между ним и Арсением, как меж двух огней. Данилов не хотел мешать ее счастью. Он прекрасно понимал, какие чувства испытывала ученица к полицейскому чиновнику, как страдала от ревности. Да и сейчас украдкой бросала на него влюбленные взгляды. А что Гриша? Гриша – гимназический учитель, которого Соня еще совсем недавно искренне ненавидела и даже имела в мечтах мысли убить. Она не смогла бы полюбить его так, как любят барышни в книгах. Она любит Бриедиса – высокого, статного офицера, а к Данилову испытывает сострадание, жалость, нежность, но не более.
