…когда заглянул я [в книгу], почудилось мне, будто я склонился над краем волшебного колодца. Раскинулись по ней и небо, и земля, и все страны, и все звери земные, а [посередине?]…
…увидел я города, полные огней и садов, услышал далекую музыку и пение. В одном городе увидел я свадьбу, девушек в многоцветных одеждах и юношей с золотыми мечами…
…и сердце мое [возрадовалось?]. Но вот перевернул я [страницу?] и увидел темные пылающие города, где люди сгорали заживо на собственном поле, и рабов гнали в цепях, и собаки глодали трупы, и младенцев сбрасывали с городской стены на острые колья, и когда я прислушался, услышал вопли и плач. И так я переворачивал страницу то туда, то сюда…
Лейкпортская публичная библиотека
20 февраля 2020 г.
18:39
Зено
Дети сидят в закутке за стеллажами, держа сценарий на коленках: Кристофер Ди с чуть прищуренными голубыми глазами и очаровательной привычкой кривить губы; Алекс Гесс, крепыш с львиной гривой и неожиданно высоким шелковым голосом, который носит спортивные шорты в любую погоду и не замечает никаких невзгод, кроме голода; Натали, у которой на шее болтаются розовые наушники и которая удивительно тонко чувствует древнегреческий; Оливия Отт с коротенькой челочкой, умная до ужаса, в платье из разноцветных лоскутков, над которым она столько трудилась; и рыжая тощая Рейчел, что лежит на животе на ковре, в окружении декораций и всяческого реквизита, и ведет карандашом по строчкам пьесы, которые читают актеры.
– На одной стороне пляски, на другой смерть, – шепчет Алекс, делая вид, будто листает книгу. – Страница за страницей, страница за страницей…
Дети знают. Они знают, что внизу кто-то есть; знают, что им грозит опасность. До чего они храбрые, невероятно храбрые – читают шепотом пьесу, затаившись за стеллажами, стараются хоть ненадолго вырваться из ловушки.
Но им давно пора по домам. Кажется, вечность прошла с той минуты, как Шариф крикнул с первого этажа, что отнесет рюкзак в полицию. С тех пор снизу не доносилось ни звука; Марианна не принесла пиццу; никто не объявил в мегафон, что опасность миновала.
Зено встает, и ногу простреливает болью.
– Дочитай книгу до конца, воронишка, – шепчет богиня-Оливия, – и узнаешь тайны богов. Ты сможешь стать орлом или мудрой сильной совой, будешь свободен от желаний и смерти.
Надо было сказать Рексу, что он его любит. Надо было сказать об этом в Лагере номер пять, сказать об этом в Лондоне, надо было рассказать Хиллари, и миссис Бойдстен, и всем женщинам, с которыми он скрепя сердце ходил на свидания. Надо было не бояться рисковать. Вся жизнь ушла на то, чтобы принять самого себя, и он с удивлением понимает, что не попросил бы для себя еще хоть один год, хоть один месяц: восьмидесяти шести лет достаточно. За жизнь у человека скапливается столько воспоминаний… Мозг постоянно их перебирает, взвешивает последствия, отгораживается от боли, и все-таки даже в таком возрасте ты тащишь за собой громадный мешок с воспоминаниями, груз размером с континент. В конце концов приходит время избавить мир от всего этого.
Рейчел машет рукой, шепчет:
– Стоп! – и встряхивает сценарий. – Мистер Нинис! Вот эти два листа, где целая куча пропусков, про дикий лук и про пляски? По-моему, они у нас не в том месте. Это все происходит не в Заоблачном Кукушгороде, а опять в Аркадии.
– Чего? – спрашивает Алекс. – Это ты о чем?
– Тихо! – шепчет Зено. – Пожалуйста, тише!
– Я про племянницу, – шепчет Рейчел. – Мы совсем про нее забыли. Мистер Нинис же сказал – самое главное, что история была придумана для кого-то, чтобы ее по кусочкам отправляли куда-то далеко умирающей девочке, – зачем бы тогда Аитон выбрал остаться среди звезд и жить вечно?
Богиня-Оливия в платье с блестками присаживается на корточки поближе к Рейчел:
– Так он не дочитал книгу?
– Поэтому он и пишет свою историю на табличках! – говорит Рейчел. – Их вместе с ним похоронили, потому что он не остался в Заоблачном Кукушгороде. Он выбрал… Какое там слово было, мистер Нинис?
Стук сердца со всех сторон. Дети хлопают глазами. Зено видит себя самого – как он выходит на лед замерзшего озера. Видит Рекса в дождливом полумраке чайной, дрожащая рука замерла над блюдечком. Дети листают сценарий.
– То есть, по-твоему, – говорит Алекс, – Аитон вернулся домой.
Сеймур
Он сидит, прислонившись спиной к полке со словарями, и держит «беретту» у себя на коленях. Бьющий в окна свет бросает на потолок причудливые тени: полицейские установили перед библиотекой прожекторы.
Мобильник все никак не звонит. Раненый дышит у основания лестницы. Он не нашел рюкзак и ни разу не пошевелился. Время ужинать. Сейчас Банни разносит тарелки посетителям «Пиг-энд-панкейк». Идет одиннадцатый час ее смены. Ей небось пришлось просить кого-нибудь подвезти ее от гостиницы «Сакси», Сеймур ведь так и не приехал. Сейчас она уже наверняка услышала, что в библиотеке что-то происходит. Полицейские машины так и носятся, за столиками уж точно обсуждают событие, и на кухне тоже. Кто-то засел в библиотеке, и у него бомба.
Завтра, думает Сеймур, он будет в лагере Иерарха, далеко на севере, там живут воины, у которых в жизни есть цель и смысл, там они с Матильдой будут гулять в лесу, пронизанном светом и тенью. Только верит ли он в это еще?
Шаги на лестнице. Сеймур приподнимает наушник. Кто там спускается по лестнице? Тормознутый Зено, худощавый старикан, который всегда носит галстук и занимает один и тот же стол рядом со стеллажом любовных романов, где и сидит, обложившись горами бумаг и иногда легонько касаясь то одной, то другой, словно жрец перед грудой священных предметов, которые для других людей ничего не значат.
Зено
Футболка Шарифа вся съехала набок, и на нее как будто чернилами плеснули, но Зено видал и похуже. Шариф мотает головой: не надо! Зено склоняется над ним, дотрагивается до лба, а потом перешагивает через друга в проход между научно-популярной и художественной литературой.
Мальчик сидит до того неподвижно, что его можно принять за мертвого. На коленях пистолет, рядом на ковре – зеленый рюкзак, и возле него – мобильный телефон. На голове криво сидят наушники – похоже, стрелковые. Одно ухо торчит из-под наушника.
Через века долетают слова Диогена: я добрался в такую даль, и все вокруг блистало великолепием, а все же…
– Такой молодой, – произносит Зено.
…все же игла сомнения колола меня под крыло. В душе моей то и дело просыпалась темная непоседливость…