– Да, этого требует служба. Я должен получить пароль на ночь.
– Где же вы будете спать?
– По-видимому, в королевской прихожей. А Портос?
– Берите его с собой, он храпит, как медведь.
– Вот как… Значит, он ночует не с вами? – удивился д’Артаньян.
– Никоим образом. У него где-то есть свое помещение, но, право, не знаю где.
– Превосходно! – сказал мушкетер, у которого, лишь только его осведомили о том, что оба приятеля живут врозь, исчезли последние подозрения.
Он резко коснулся плеча Портоса. Тот зарычал.
– Пойдемте! – позвал его д’Артаньян.
– А! Д’Артаньян, это вы, дорогой друг! Какими судьбами? Да, да, ведь я на празднестве в Во!
– И в вашем прекрасном костюме.
– Этот господин Коклен де Вольер… очень, очень мило с его стороны, верно?
– Шш! Вы так топаете, что продавите, пожалуй, паркет, – остановил друга Арамис.
– Это правда, – подтвердил д’Артаньян. – Ведь эта комната прямо над куполом.
– Я занял ее отнюдь не в качестве фехтовальной залы, – добавил епископ. – На плафоне королевских покоев изображены прелести сна. Помните, что мой паркет как раз над этим плафоном. Покойной ночи, друзья, через десять минут и я уже буду в постели.
И Арамис выпроводил их, ласково улыбаясь. Но едва они вышли, как он, быстро заперев двери на все замки и задернув шторами окна, позвал:
– Монсеньор, монсеньор!
И тотчас же из алькова, открыв раздвижную дверь, находившуюся возле кровати, вышел Филипп; он усмехнулся:
– Какие, однако же, подозрения у шевалье д’Артаньяна!
– Вы узнали д’Артаньяна?
– Раньше, чем вы обратились к нему по имени.
– Это ваш капитан мушкетеров.
– Он мне глубоко предан, – ответил Филипп, делая на слове мне ударение.
– Он верен, как пес, но иногда кусается. Если д’Артаньян не узнает вас, пока не исчезнет другой, можете рассчитывать на д’Артаньяна навеки; если он ничего не увидит собственными глазами, он останется верен; если же увидит чрезмерно поздно, то никогда не признается, что ошибся, ведь он истый гасконец.
– Я так и думал. Чему же мы сейчас отдадим наш досуг?
– Вы займете свой наблюдательный пункт и будете смотреть, как король укладывается в постель, как вы укладываетесь в постель при малом церемониале, предусмотренном этикетом.
– Отлично. Куда же мне сесть?
– Садитесь на складной стул. Я сдвину шашку паркета. Вы будете смотреть сквозь отверстие, которое находится над одним из фальшивых окон, устроенных в куполе королевской спальни. Вы видите?
– Да, вижу Людовика.
И Филипп вздрогнул, как вздрагивают при виде врага.
– Что же он делает?
– Он предлагает сесть возле него какому-то человеку.
– Господину Фуке?
– Нет, нет, погодите…
– Но вспомните заметки, мой принц, портреты!
– Человек, которого король хочет усадить возле себя, – это Кольбер.
– Кольбер в спальне у короля! – вскричал Арамис. – Немыслимо!
– Смотрите.
Арамис взглянул через проделанное в полу отверстие.
– Да, – сказал он, – вы правы! Это – Кольбер. О, монсеньор, что же мы услышим сейчас и что выйдет из этого свидания между ними?
– Без сомнения, ничего хорошего для господина Фуке.
Принц не ошибся. Мы уже видели, что Людовик XIV вызвал Кольбера, и Кольбер явился к нему. Разговор между ними начался одною из величайших милостей, оказанных когда бы то ни было королем. Правда, король был наедине со своим подданным.
– Садитесь, Кольбер.
Интендант, который еще недавно боялся отставки, безмерно обрадовался такой невиданной чести, но отказался.
– Он принимает королевское приглашение? – спросил Арамис.
– Нет, он не сел.
– Давайте послушаем, принц…
И будущий король вместе с будущим папой стали жадно прислушиваться к беседе двух простых смертных, находившихся у них под ногами.
– Кольбер, – начал король, – сегодня вы без конца перечили мне.
– Ваше величество… я это знаю.
– Отлично! Мне нравится ваш ответ. Да, вы это знали. Надо обладать мужеством, чтобы упорствовать в этом.
– Я рисковал вызвать ваше неудовольствие, ваше величество; но, действуй я по-иному, я рисковал бы оставить вас в полном неведении относительно ваших истинных интересов.
– Как! Что-нибудь давало вам повод тревожиться за меня?
– Хотя бы возможное расстройство желудка, ваше величество; ибо задавать своему королю такие пиры можно лишь для того, чтобы задушить его тяжестью изысканных блюд.
И, грубо сострив, Кольбер не без удовольствия стал дожидаться, какой эффект произведет его остроумие. Людовик XIV, самый тщеславный и вместе с тем самый тонкий человек в своем королевстве, простил Кольберу эту неуклюжую шутку.
– Это правда, Фуке угостил меня на славу. Скажите, Кольбер, откуда он берет деньги на все эти непомерные траты? Вы об этом осведомлены?
– Да, ваше величество, я осведомлен!
– Посвятите и меня в то, что вы знаете.
– Это совсем нетрудно. Я знаю его дела с точностью, можно сказать, до денье.
– Мне известно, что вы отлично считаете.
– Это самое первое качество, которое надлежит требовать от интенданта финансов.
– Но оно свойственно далеко не всем.
– Примите мою благодарность, ваше величество, за похвалу, сошедшую с ваших уст.
– Да, Фуке богат, очень богат, и об этом, сударь, известно решительно всем.
– Как живым, так и мертвым.
– Что вы хотите сказать, господин Кольбер?
– Живые видят богатства господина Фуке, они видят, так сказать, следствие и рукоплещут; но мертвые, осведомленные лучше, чем мы, знают причины и обвиняют.
– Вот как, значит, господин Фуке обязан своим состоянием некоторым обстоятельствам?
– Должность интенданта финансов нередко благоприятствует тем, кто исполняет ее.
– Говорите со мной откровеннее; не бойтесь, мы с вами одни.
– Я никогда ничего не боюсь; мой оплот – моя совесть и покровительство моего короля, государь.
И Кольбер низко склонился пред королем.
– Итак, если бы мертвые заговорили?..
– Порой и они говорят, ваше величество. Прочтите вот это.
– Ах, монсеньор, – прошептал Арамис на ухо принцу, который, находясь рядом с ним, слушал, опасаясь пропустить хоть единое слово, – раз вы здесь, монсеньор, чтобы учиться вашему королевскому ремеслу, узнайте же чисто королевскую гнусность. Вы присутствуете при такой сцене, которую один бог или, верней, один дьявол может задумать и выполнить. Слушайте же, это пригодится вам в будущем.
