Книга Лексикон - Павел Олегович Марушкин

class="p1">В ночи горело четыре костра. Пламя шипело и потрескивало, распространяя необычные ароматы: ветви деревьев, используемые в качестве топлива, принадлежали незнакомым эфироносам. В центре квадрата, образованного кострами, расположился бивак: большая, на десять человек, армейская брезентовая палатка и два шатра поменьше. Границу лагеря стерегли призраки. Туманные силуэты расположились сидя или стоя; по правде говоря, этим существам всё равно было, в какой позе находиться. У них не имелось ни мускулов, ни костей — лишь перегретый пар, удерживаемый в определенных границах электрическими полями, так что выбранная поза была всего лишь делом привычки. Подле костров сидела вооруженная стража: вторая линия обороны лагеря. Матросы не выпускали из рук оружия, настороженно прислушиваясь к каждому шороху. Беда могла прийти отовсюду, даже с неба… Особенно с неба.

— Какая интересная у нас диспозиция, — хмыкнул Озорник. — Паровики — как бы сами по себе, но электрическая машина в палатке капитана и боцмана. Матросы — в отдельной палатке, и мы трое — тоже в отдельной… Что, кстати, полностью отражает взаимоотношения в нашем маленьком коллективе — а ведь, казалось бы, само собой так получилось…

Осокин говорил во весь голос, не таясь, но по-славянски — из всех обитателей маленького лагеря этот язык знали только Ласка и Потап. Медведь не стал забираться под брезент — расположился у откинутого полога, вальяжно завалившись на бок и подперев мохнатую башку когтистой лапой. Поза его была немного комичной — таким вот медведем-лежебокой обычно изображалась Московия в британских газетных карикатурах; но Ласка понимала, что лечь как обычно, на брюхо, Потапу мешает патронташ. Две набитых патронами брезентовых ленты шли крест-накрест, дополнительно крепясь у пояса — его Потап соорудил из двух флотских ремней, сшив их суровыми нитками. Тяжелый штуцер-слонобой медведь держал под боком: случись что — и оружие в мгновение ока будет изготовлено к стрельбе. Сама Ласка вооружилась стандартным армейским «ли-метфордом»: винтовка была довольно проста и удобна в обращении — хотя и бессильна (как её предупреждали) против самых ужасных обитателей Земли Чудовищ. Озорник, наверное, единственный из всех, если не считать «стим бойз», не взял оружия. Вместо этого он нёс Лексикон — сейчас, в его руках, эта вещь имела свой истинный облик: книга, как бы целиком сделанная из стали, покрытый сизой окалиной переплёт с выпуклыми шляпками заклёпок. Повторная атака «Немезис» всё-таки заставила Стерлинга расстаться с тщательно оберегаемой диковиной: капитан осознал, наконец, что времени передать её Осокину может просто не быть.

Останки «Паровой Души Стерлинга» покоились нынче на речном мелководье. Корабль стал могилой для Джонатана Лидделла и одного из матросов, Митчелла: того буквально за минуту до обстрела послал на борт раздосадованный капитан — поторопить инженера…

— Почему ты не хочешь спасти их? — задала, наконец, девушка мучавший её всю дорогу вопрос. — И почему Стерлинг не просит тебя об этом? Что происходит, Лёва?

— Ну, со Стерлингом всё просто, — усмехнулся Озорник. — Если помнишь, в его присутствии я осуществлял проекцию Знака лишь дважды — и оба раза функция времени оставалась незадействованной. Милейший капитан ведать не ведает, что я могу переиграть прошлое заново… Он считает меня кем-то вроде колдуна, повелевающего стихиями — ну, а я не спешу внести ясность, как ты понимаешь…

— Тебе что, совсем их не жалко?!

— Ты о Лидделле и этом парне, как там его… Жаль, конечно — чисто по-человечески. Но в нашей игре ставки очень высоки, помнишь? Развязка всё ближе, и Стерлинг нервничает. Он будет пытаться взять меня под контроль, быть может, захочет пересмотреть наше соглашение. Чем меньше людей окажется с ним в этот момент — тем лучше для нас. Баланс желательно сместить в нашу сторону.

— Ты меня пугаешь, Лёва… — тихо сказала девушка. — Ты всё меньше и меньше похож на себя прежнего…

«Особенно последнее время» — хотела добавить Ласка, но сдержалась.

— Это тоже одна из причин, по которой я не хочу… — Осокин коснулся повязки. — Каждый раз, когда я делаю это — я теряю… Что-то. Кусочек себя-прежнего, кусочек человеческого… Оно ведь тоже конечно, знаешь ли. Если бы я спохватился немного раньше…

— А что с тобой будет, когда ты используешь это на всю катушку? — девушка кивнула на Лексикон.

— Не знаю, — Озорник криво усмехнулся. — Я ни разу не задумывался над этим… Странно, да?

— Может, не надо? — фраза прозвучала столь жалобно и беспомощно, что Ласка вдруг разозлилась на себя.

— Не думаю, что у меня есть выбор… — покачал головой Озорник. — Помнишь наш разговор — тогда, у пиктов? Мы всё ещё катимся с этой горки, Маленькая Ласка Светлова; ни остановиться, ни свернуть. Никакой свободы маневра… Да была ли она вообще когда-нибудь? С того самого дня, как я очнулся в монастыре, или где там… Помнишь мою сказочку?

— Почему это — сказочку?! — Ласка даже привстала. — Ты что же… Лгал мне?!

— Когда рассказывал — ни полслова не солгал, — откликнулся Осокин. — Только вот… Чем дольше я размышляю, тем больше кажется, что эту историю… Словно кто-то вложил мне в голову… Или того хуже — я сам её сочинил и сам же поверил во всю эту чушь.

— А что же было на самом деле?!

— Не знаю! По памяти — всё, как я рассказал. А вот если по-настоящему глянуть… — Озорник вновь коснулся глазной повязки. — Как пропасть. Черная. Нет ничего. Страшно.

Ласка почувствовала, как вдоль хребта её бегут мурашки.

— А если уж совсем начистоту… — негромко сказал Осокин. — …То я, наверное, всё-таки знаю… Только признаться в этом боюсь — даже самому себе. Оно ведь совсем не такое, как кажется…

— Кто — оно? — шепотом спросила Ласка.

— Да всё вообще… То, что ты видишь — так, картинки просто… — Озорник вдруг махнул рукой и выбрался из палатки.

— Ишь ты… Запуталси мужик-от, — проворчал вдруг Потап. — Я-то думал, мне худо было — а тут эвон как… Жалко его.

— Меня бы кто пожалел! — невесело усмехнулась Ласка.

— Дык я и тебя жалею, чего ж…

— Ну, и на том спасибо… Эх, Потапка, добрая ты душа! — девушка протянула руку и ласково взъерошила шерсть на загривке медведя. Потап смущенно уткнулся носом в лапы.

…В путь выступили на рассвете, в час, когда небо из бархатно-черного становится серым. Ночные твари, чьи голоса заставляли караульных ежеминутно вздрагивать и крепче сжимать оружие, угомонились; дневные ещё не очнулись от сонного оцепенения. Буйные джунгли, стеной обступившие речные берега, вскоре уступили место болотистому редколесью. Идти сделалось немного легче, хотя топкая почва то и дело с чавканьем расступалась, засасывая путника мало не по колено. Хуже всего приходилось тем беднягам, чья очередь