мы вообще заходили в комнату. Я так ждала, когда ты вернешься домой, но даже после того, как ты вернулась, мы тебя почти не видели. Да ну тебя! Что ты плачешь? Теперь мне жаль, что я тебе рассказала.
– Я не плачу, – пробормотала Ирис, – я никогда не плачу! – и тут же рассмеялась: ее слова слишком контрастировали с действительностью. – Прости, Альма, это было страшное время. Я не хотела, чтобы вы видели, как я мучаюсь. Когда вы были рядом со мной, я изображала, что я в полном порядке, и это было так утомительно. Трудно быть мамой, которая ни на что не годится, это противоречит самому понятию материнства. А еще труднее быть мамой, за которой надо ухаживать.
– Но я хотела за тобой ухаживать, – тихо проговорила Альма. – Хотела сделать тебе приятный сюрприз, после того как разочаровала, показать тебе, что я умею ухаживать.
– Ты меня разочаровала? С чего это вдруг?! Чем это ты меня разочаровала?
– Не знаю. Что я не была лучшей ученицей? Что не удержалась ни в одном кружке? Что слишком много смотрела телик? Я хотела, чтобы ты увидела, что я хорошо ухаживаю, я купила поваренную книгу и научилась готовить несколько вещей, но ты ничего не стала есть.
– Ох, Альма, я об этом понятия не имела, – вздохнула она. – Помню, первое время мне правда хотелось побыть одной, но когда я немного поправилась и попыталась снова к вам вернуться, ты была довольно равнодушна.
– Ты ведь знаешь, я быстро сдаюсь, мне не хватает упорства, – сказала Альма. – Кстати, кто такой Эйтан?
У Ирис перехватило дыхание.
– Эйтан? Почему ты спрашиваешь?
– Ты, похоже, видела его во сне. Я, когда проснулась, слышала, как ты что-то бормочешь, типа зовешь его…
– Неужели? – Ирис изобразила удивление. – Это человек, которого я любила тридцать лет назад, когда была еще моложе, чем ты. Странно, что он мне вдруг приснился.
– Мне тоже часто снятся давние вещи. В последний год то и дело вижу, будто ты ранена, и я пытаюсь тебя спасти, и меня тоже ранят.
Ирис удивленно покачала головой:
– Почему ты не рассказывала мне, почему мы никогда об этом не говорили?
– Мне было вообще трудно говорить, я была слишком закрыта. Боаз помогает мне раскрыться, благодаря ему я сегодня могу рассказать гораздо больше.
– Это очень важно, – через силу согласилась Ирис, стараясь не показать разочарования, что враг вернулся. – Как именно он тебе помогает?
– Это часть моей внутренней работы: изменить в себе то, что меня не устраивает. Я почувствовала, что не могу жить дальше так, как до сих пор, а это – шанс на реальные перемены.
– Понятно, – мягко ответила Ирис.
Хотя больше всего ей хотелось завопить: «Но зачем тебе такие перемены? Как ты не видишь, что это извращение?» Но лучше пока не спорить, сейчас не время для морализаторства. Она будет заботиться о дочери, а дочь будет заботиться о ней, и, возможно, вдвоем им удастся медленно демонтировать заложенное на их пороге взрывное устройство.
– Я рада, что ты делишься со мной, – добавила Ирис и вдруг испугалась, что не знает, о чем говорить дальше.
Вроде бы дочь здесь, с ней, ближе, чем прежде, но, с другой стороны, враждебная сила по-прежнему дергает Альму за ниточки. Каково воспитывать дочь на пару с посторонним мужчиной, к тому же опасным, как заметил Саша. И стоило Ирис подумать о нем, как Альма спросила:
– А что твой ученик? Когда он придет?
Только тут ей впервые пришло в голову, что парень, возможно, вызвал у Альмы интерес и что, возможно, как она сама часто объясняла родителям, для наступления перемен нужно действие сразу нескольких факторов.
– Саша? Да, мне правда нужно ему ответить, – поспешно сказала Ирис. – Мой телефон вроде тут, на кровати? Может быть, под подносом?
Альма протянула руку под простыню и посмотрела на дисплей.
– Тебе звонила какая-то «Боль», – сказала она. – Что еще за «Боль»? Прости, что я посмотрела, но это просто притягивает взгляд. С каких пор у боли появился мобильный номер?
У Ирис вырвался вздох. Она могла бы легко сочинить какую-нибудь небылицу, в последнее время она в этом изрядно поднаторела, но ложь возвращается и ставит подножку, и поэтому она призналась, кусая губы:
– Это связано с тем, о чем я тебе рассказывала раньше, с моим первым парнем. Я его случайно встретила в клинике боли несколько недель назад…
Альма внимательно слушала:
– Ты случайно встретила его через тридцать лет? Так вот почему ты видела его во сне! Это и в самом деле похоже на сон.
– Ты права, к реальности это не имеет никакого отношения. – Ирис тщательно подбирала слова. – Это своего рода бегство от реальности.
– А что плохого в бегстве? – спросила Альма.
Мать задумалась, прежде чем ответить:
– Когда ты убегаешь, ты не свободна.
– А как же любовь? – почему-то продолжала настаивать Альма.
Странно, что она так заинтересовалась, странно, что не взяла на этот раз сторону отца.
– Любовь многолика, – ответила Ирис, – иногда она слишком оторвана от жизни. Точно воздушный змей без веревки: ты видишь, что он парит в небе, но не пытаешься его удержать, чтобы не выпустить из рук другие вещи, которые для тебя куда важнее.
– Ой, мамочка, как это грустно! – вздохнула Альма.
– Видала я в жизни вещи погрустнее, – сухо ответила Ирис.
Действительно ли их роман так и закончится, или это заявление предназначено исключительно для дочери? Сейчас не время принимать решения, зато настало время перевязки: пришел Саша и принес бинты. Шевелить пальцами было больно, но все-таки они шевелились, поэтому Ирис снова отказалась ехать в поликлинику.
– Я уверена, что это не переломы, а только ушиб. Мне есть с чем сравнивать, – заверила она Сашу. – Подождем еще денек.
Она с радостью отметила, что он с интересом наблюдает за Альмой, но соблюдает почтительную дистанцию, а дочь держится с непринужденной грацией. Вот она уже предложила ему остатки их завтрака.
– Хотя не думаю, что тебе этого хватит, – хихикнула она.
Но Саша вежливо взял кусочек хлеба, украшенный овощами.
– Для разгона нормально, – улыбнулся он и, жуя, стал рассказывать ей о квартирах, которые недавно смотрел, а она советовала ему какие-то сайты, и вообще у ее друзей, кажется, освобождается комната, неподалеку отсюда. Исподволь наблюдая за ними, Ирис видела, что они излучают свет юности, зари жизни, свет, способный, несмотря ни на что, прогнать беду или, по крайней мере, скрыть ее. У них гладкая кожа, а под ней такая юная плоть, их косточки быстро срастутся после любых переломов, и Альма, несмотря ни на
