Настал февраль, прошел уже месяц после похорон Новы, и хотя солнечные лучи были еще слишком слабы, чтобы одолеть снег, солнце стояло на небе выше, чем в последние месяцы. Эмилия Свенссон въехала на Вестербрун со стороны Сёдермальма, между дорожным полотном и велосипедной дорожкой лежали метровой высоты сугробы, заслоняя вид на центр города.
Если представить, что городские районы — родня, фантазировала она, Сёдер был бы очаровательным младшим братом, на чьи проделки так легко смотреть сквозь пальцы, Васастан — утонченной средней сестрой, а Эстермальм — старшим из всех троих. Задира и всезнайка.
Эмилия миновала Роламбсхувспаркен и возле Фридхемсплан дошла до того, что Биркастан — деревенская кузина, а Юргорден — богатая тетушка.
Она улыбнулась себе и стала подбирать подходящую роль Кунгсхольмену.
Может, балованное дитя? Из тех, кто все получает просто так. Родители выучились на своих ошибках и не давят на него лишней опекой. Старшие братья и сестры понемногу вносят свой вклад, и трехлетка вдруг начинает считать до ста. Кунгсхольмен вырос и стал самостоятельной частью города, хоть в нем и ощущается некоторое самодовольство: он великолепен.
Эмилия помахала охраннику, открывшему ворота; она съехала в гараж, нашла свободное место возле лифта. Запирая машину, Эмилия поняла, что забыла еще одного члена семьи, что, в общем, неудивительно. Приемный ребенок. Она сама. Роль, про которую в семьях иногда забывают и которую некоторые даже не считают полноценной.
“Хаммарбю-Шёстад?” — подумала она, поднимаясь в лифте. Он стал одним из центральных районов города недавно; некоторых он привлекает, но другие смотрят на него иначе — как на нежеланного, незваного гостя.
В отделе ее остановил один из техников.
— Мне кажется, нормально. Они много плакали.
Мужчина, которого она подвезла утром до больницы Сёдера, прибыл сюда недавно, но он больше не одинок. Перед тем как попрощаться, он обнял Эмилию и сказал: как интересно поговорить с землячкой, которая почти всю свою жизнь прожила в Швеции.
Мужчину звали Джон Абиона.
Парень, у которого своя квартира
Больница Сёдера, март 2013 года
От февраля в воспоминаниях у Мерси остались стул возле больничной койки, папино лицо рядом, его запах, голос и теплые руки. От марта — прямоугольник окна, за которым тихо падает снег. Протянувшийся во времени миг, застывший, как акриловый рисунок у окна, унылый, несмотря на кричащие краски, закат.
Предполагалось, что пятая операция будет самой легкой, но она оказалась самой тяжелой, и Мерси несколько недель не могла принимать посетителей. Она в основном спала или таращилась в окно, ожидая, когда снова придет папа.
Может, папа был всего лишь сном, иллюзией вроде Сансет-Бич, с красками фальшивыми, как картинка на стене.
— Как ты себя сегодня чувствуешь? — Врач что-то записал в планшете.
— Так же, как вчера.
— Температура спала, — сказал врач, продолжая царапать ручкой по бумаге. — Инфекция под контролем, тебе больше не обязательно оставаться в одиночестве. К тебе гости.
Врач оставил дверь в ее палату открытой, и Мерси увидела на стене коридора чью-то тень.
— Значит, Луве и Алиса не соврали. С тобой и правда ничего не случилось, — сказала она, увидев, кто входит в палату.
Фрейя придвинула к кровати стул и села. Дрожащими тонкими пальцами убрала волосы за ухо. Длинные черные волосы, которым так завидовала Нова.
— Прости, — сказала Фрейя.
Мерси сжала под одеялом кулак.
– “Прости” — это мало.
— Как ты себя чувствуешь? Я все собиралась прийти, но…
— Я чувствую себя так же, как вчера.
Ожоги третьей степени, которые еще не зажили, хлыстовая травма шеи, пересадка кожи на бедрах, голенях и животе. Сто пятьдесят или двести переломов разной степени тяжести. В надежде, что она когда-нибудь сможет ходить, врачи поставили ей несколько титановых пластин.
— Мы думали, ты умерла. — На последнем слове голос Мерси сорвался.
Умерла.
Умерла Нова, а не Фрейя. И за рулем сидела я, подумала Мерси.
— Лучше, чтобы все думали, что меня больше нет, — сказала Фрейя.
— В смысле — думали, что ты умерла? — Жжение в глазах.
Фрейя опустила взгляд.
— Я завязала. Пять месяцев и двадцать три дня.
— Поздравляю.
— Чтобы завязать, мне надо было исчезнуть.
Когда начинаешь ненавидеть, рождается дитя, которому имя — прощение, подумала Мерси. И ты либо убьешь это дитя, либо примешь его в объятия.
Всё есть борьба между ненавистью и прощением.
Мерси проглотила рыдания.
— Ну давай рассказывай, что было, когда ты спустилась к реке. Мы же слышали, как ты влезла в воду.
— Я пыталась, — сказала Фрейя. — Но вода была жуть какая холодная.
— Ты хотела покончить с собой, но передумала, потому что вода оказалась слишком холодной?
Фрейя пристыженно кивнула и стала рассказывать, как проплыла вниз по течению, недалеко, и вылезла из воды на другом берегу. А потом бесцельно побрела через лес.
— Я думала, что замерзну насмерть, но тут вышла на узкую дорожку. Там стояла машина, она оказалась незаперта. Я нашла покрывало, легла на заднее сиденье и заснула.
Ее разбудил старичок, удивший рыбу неподалеку.
— Я сказала, что я наркоманка, у которой не вышло покончить с собой, и что я раскаиваюсь в том, как жила. Потом мы поехали к нему домой, он дал мне одежду своей покойной жены, разрешил поспать на диване, а утром подвез меня до Упсалы. Оттуда я автостопом добралась до Кальмара, с дальнобойщиком, который дал мне три тысячи монет.
— Почему именно до Кальмара?
Фрейя пожала плечами.
— Шофер туда ехал.
В Кальмаре она села на местный автобус, сошла на конечной. Набрела на летний домик, пустовавший по случаю закончившегося сезона, взломала дверь и прожила в нем почти месяц. Потом нашла работу в забегаловке в центре города и стала встречаться с парнем, у которого имелась собственная квартира.
— А теперь чем займешься? — спросила Мерси, глядя в окно.
Снегопад кончился.
— Вернусь в Кальмар, буду работать.
— Ну… Удачи.
