Глава 8. Семейные ценности
Строки из писем князя Ин Тарри партнерам и поверенным
«…вы знаете мое правило: не входить в дела такого толка контрольным пакетом. Думать за вас мне недосуг, имя вам вместо щита давать – уж и подавно. Я лишь поддержал вас в момент, когда вы оступились. Я получил свое. Говорить о еще большей выгоде со мною, простите за прямоту, глупо. Я вижу течение вашего дела лучше, чем сами вы. Могу уверить, впереди довольно-таки длинный участок спокойной денежной реки. Добавлю: мне претит ваше упрямое желание плыть, так сказать, на примитивном плоту, якобы проверенном временем… Учитесь меняться и искать новое, и, может статься, тогда я рассмотрю ваш проект».
«Вынужден решительно отказать в любой финансовой поддержке. Беда ваша огромна, это – неумение подбирать людей и затем давать лучшим свободу действовать и принимать решения. Деньгами сия беда не решится. Итак: или вы безоговорочно ставите моего человека в дело с полными правами управляющего на весь кризисный срок, а это пять лет и никак не менее, или – конец переписке. Я не меняю решений из-за того, что вы изволили звать жалостью».
«Любезный друг! Я желаю и далее вас так звать. Но, если вы продолжите знаться с господами, о коих я предупреждал, то с ними и останетесь в дружбе, похожей на рабское служение. Говорю последний раз: нет, я не так слеп, чтобы не видеть вашей привычки искать связи через мзду и подковерные игры. Вы победите в краткой перспективе, о, нет сомнений. Но далее случится то, что я предсказал. Выбор ваш».
«Егорушка, блаженный вы мой, умоляю, прекратите слать отчеты о тратах, мне недосуг их разбирать. Между тем, я не могу не читать ваших писем, ведь всякий раз надеюсь найти в них чертежи и расчеты математические, конструктивные или – в них вы особенно изящны – гидравлические. Егорушка, бросьте учет денег. Это не ваше. Я не жду и через десять лет выгод от любого из поддержанных мною проектов летательных аппаратов. Шлите чертежи, умоляю. Зимой – порадовали, пакет был объемист, а расчеты – интригующе смелы. И то, как вы сработались с крикуном Кростом – восторг. Он ужасен по характеру, он кошмарно жаден… но в то же время он лучший в проектировании планеров. Егорушка, и вот спасибо за полезный отчет: я присылал к вам нового для себя человека, имя ему Яков, именно в надежде узнать ваше мнение. Говорите, ужаснее и полезнее чем даже мой брат? Порадовали. Я так и надеялся».
Темный, мучительный сон постепенно развеялся, но ощущение беды осталось. Оно было едкое, как отрыжка желчью… и первая осознанная мысль тоже оказалась – чистая горечь: нет, это не предчувствие, беда уже разразилась. Поздно искать способ предупредить её. Рассвет озарит последствия и не принесет света, только боль.
– Бинтуй, – прошипел Яркут. Упрямо скривился. – До рассвета еще далеко. Вдруг да переупрямлю?
Юла дернула одеяло на голову и застонала. Вздохнула, нехотя села.
– Ну ночь же, глухая ночь, – тихо упрекнула она. На ощупь разыскала бинты, подтянула ближе корсетный пояс. Повернула будильник с фосфорными стрелками. – Три часа, три! Усердные грабители, и те дрыхнут. Яр, ну не надо…
– Я спрашивал твое мнение? Просто бинтуй.
В ответ – лишь скорбное сопение. Отмолчала, на сколько хватило упрямства, затем поднялась, пошла и зажгла свет. Вернулась. Бинтовать принялась нарочито усердно, с невнятным шипением вместо своих милых присказок – «утречко», «твое сердце ровнее ходиков»… Обычно Юла просыпается первой, и, прижавшись ухом пониже ключицы, слушает пульс. Трется носом. Она в повадках – кошка. Ласковая, очень ласковая, навязчиво ласковая… и готовая в любой миг вывернуться из-под руки.
Появление в доме женщины – стихийное бедствие, – глубокомысленно сказал однажды Норский. С некоторых пор он сыплет изречениями. Не скрывает, что слова чужие, но чьи? Спрашивать бесполезно. Деда Норского не сломили злодеи из банды, где он год был – за своего, покуда не выследил высокого покровителя и всех его сообщников. После впустую бились дознаватели тайной полиции, то ли купленные, то ли урождённые идиоты… Не просто так кличка у внука – Лом. Хоть гни его, хоть руби, проку не будет. Зато если сам на что нацелится – расколет, взломает, свернет!
Яркут поморщился. Некстати сравнения: и без них спина болит. Бинтовка должна помочь. Но Юла проснулась заведенная, и кто виноват – понятно. Отговаривать бесполезно, она того и ждет. Попрёков заготовила вдоволь, чуть не лопается от них, невысказанных.
После особенно резкого движения бинтовки Яркут прикусил язык, зарычал… и смолк.
– Обезболивающее, – забыв злиться, умоляюще предложила Юла. Движения стали мягче. – Есть слабое, не опасное. Яр, давай накапаю, а? Немножечко. Можно втереть в кожу, вовсе безвредно.
– Не так уж мне плохо, – соврал Яркут, с ненавистью глядя на столик у изголовья, сплошь заставленный баночками с порошками и пилюлями. Привыкать к любой дряни, якобы не вызывающей привыкания, он не желал. Довольно и лета, прожитого в полубреду. Сейчас память о том лете не различает явь от морока, живых гостей – от сонных видений… – Юла, не сопи. Все терпимо.
– Ну-ну. «Все терпимо!», сказало яблоко ежу, пока верхом каталося, – хмыкнула Юла.
Яркут благодарно кивнул. Боль и вправду – колючий ежик. Юла не подначивает, она советует: отвлекись, хотя бы через злость. На кого бы озлиться? Ага: пригождается Норский, не зря о нем подумалось! На него можно злиться неустанно. Василий – один из лучших выпускников корпуса. Как он посмел отказался от всех заманчивых назначений! Видите ли, решил остаться при советнике и учить младших. Несказанное вслух яснее слов: пожалел больного. Подставил плечо, будто его просили! И, странное дело, тайная полиция забыла о строптивом выпускнике, прочие ведомства тоже отозвали свои запросы. Хотя чего странного: Курт поучаствовал, если не сам Егор.
Злость закипела в душе бурно, яростно… и оттеснила боль. Егор – ловкий прилипала, хуже репья при братце Мики! С-скотина служивая, ловит хозяйские намеки, как пес – подачки. Хуже только Курт: повадился вместо ответов демонстративно облизываться. Мол, я-то сыт сведениями, а ты – голодай, хозяин не велит тебя волновать. Псина бесячья, правильно Юла дразнит его.
– П-предатели, вс-се, – выдохнул Яркут, когда молчать сделалось непосильно.
