Операция вместе с медленно проводимым наркозом продолжалась полтора часа. Никакой слабости, ни рвоты, ни болей после операции. В первые 24 часа давали глотать лед; потом пептонные клизмы с вином. В последующие дни сначала каждый час, а затем через полчаса по столовой ложке кислого молока. Пациентка — весьма разумная женщина — чувствует себя совсем хорошо, лежит чрезвычайно спокойно, спит с помощью одной маленькой инъекции морфина целую ночь. Никаких болей в ране; умеренная температурная реакция. Повязка лежит несмененная. Питание после неприятной для больной пробы с бульоном остается исключительно кислое молоко, которого она за день принимает 1 л. Пептонные и панкреатические клистиры легко вызывали вздутия и колики и вследствие этого были оставлены; инъекции некоторого количества вина 2–3 раза в день через прямую кишку пациентке приятны. Желтый кашицеобразный стул, как у новорожденных. Пульс много спокойнее и полнее, чем перед операцией. Так идет дело до сих пор без малейших нарушений. Как доказательство хорошего самочувствия больной сообщу я Вам еще то, что позавчера она настойчивым образом просила перевести ее в общую палату, ибо в изолированной комнате, рядом со скучающей овариотомированной в тот же самый день другой больной она имеет мало развлечений.
Иссеченный кусок достигает по большой кривизне (страшно вымолвить horibile dictu) 14 см; через привратник можно с трудом провести кончик пера. Форма желудка вследствие операции не очень изменилась, он стал лишь меньше, чем раньше.
Я сам приятно удивлен столь гладким общим течением; я ждал больших местных и общих реакций, чуть не сказал больше непослушаний со стороны желудка. Я все еще не осмеливаюсь верить, что все протечет так спокойно. Мог бы случиться возврат ее прежнего состояния общей слабости: наиболее фатальное осложнение, ибо с ним мало что поделаешь.
При шестидневном неосложненном течении должна бы рана и все вокруг нее прочно окрепнуть, так что даже при нагноении одного или другого шва вряд ли можно ждать внезапного перитонита. Все же могли бы возникнуть ограниченные нагноения и абсцессы вокруг швов; вероятно, мы сможем обнаружить их достаточно рано, чтобы опорожнить наружу.
Покамест наблюдавшееся течение достаточно убеждает в осуществимости такой операции. Установить показания и противопоказания и разработать технику для разнообразнейших случаев составит нашу ближайшую заботу и предмет наших дальнейших исследований. Я считаю, что мы сделали хороший шаг вперед, чтобы лечить страдания несчастных, до сих пор считавшихся неизлечимыми, если же, как то бывает при карциномах, и должен случиться рецидив, — то по меньшей мере на некоторое время облегчить, и Вы охотно простите мне, что я испытываю известную гордость за то, что именно работы моих учеников сделали возможным этот успех.
Nunquam retrorsum — гласит любимая поговорка моего наставника Бернгарда Лангенбека; это должно стать также и моим девизом и таковым моих учеников».
Первая резекция в России была выполнена Китаевским в Петербурге, в Петропавловской больнице, 16 июня 1881 г., т. е. через 5½ месяцев после первой операции, сделанной Бильротом в Вене.
И хотя единичные выживания оперированных меркли в обширных списках неудач, т. е. огромной операционной смертности и чрезвычайно скорых рецидивов, тем не менее такие единичные успехи заражали многих из корифеев тогдашней хирургии. Настойчивые попытки добиться улучшения исходов операций делались повсюду в крупных клиниках на протяжении обоих последних десятилетий прошлого века и вплоть до первой мировой войны. И хотя общая численность произведенных операций оказалась довольно значительной, а примеры стойких, окончательных излечений перестали быть редкой казуистикой отдельных счастливых авторов, тем не менее до недавних пор еще нельзя было особенно твердо высказываться о достаточной оправданности дальнейших попыток добиваться успеха или хотя бы улучшений тех грустных результатов, которые получались после подытоживания каждой новой сотни желудочных резекций при раке.
Не было больших серий желудочных резекций, сопровождавшихся многолетними систематическими наблюдениями за больными после операций. А личный опыт нескольких отдельных мировых знаменитостей в желудочной хирургии тоже не мог быть вполне убедительным по той причине, что свою славу эти хирурги приобрели операциями при язвенной болезни, а не при раке желудка. И если все нараставший опыт в желудочной хирургии и умение выхаживать больных после операций благотворно сказались на исходах резекций и у больных раком, то несомненно, что эти успехи пришли позже всего другого и до сих пор оказываются наиболее скромными.
Когда вспоминаешь у нас С. П. Федорова, С. И. Спасокукоцкого и Н. Н. Петрова, Пошэ, Дюваля и Госсэ во Франции, Мойнихена в Англии, Фипстерера в Вене, Шмидена, Вира и Хаберера в Германии, то, отдавая в полной мере дань их трудам, энтузиазму и блестящей хирургической технике, признавая их заслуги огромными и, может быть, даже неподражаемыми, приходится сознаться, что в проблеме хирургии рака желудка никто из них в отдельности, да и все они вместе не успели сказать решающего слова, как то они сделали в целом ряде других важных тем хирургии.
Это сознание делает и нашу задачу не только очень ответственной, но и довольно трудной. Дело в том, что материал Института имени Склифосовского по раку желудка, будучи численно достаточным, отличается рядом дефектов, в том числе довольно важных и непоправимых. Начать с того, что для суждения об операбильности в диагностированных случаях рака желудка или у госпитализированных больных необходимо исходить из материала какой-либо постоянной и определенной общей поликлиники, являющейся основным лечебным учреждением для выявления больных раком. У нас такой поликлиники нет и не было, а все больные раком поступают по направлениям других больниц или поликлиник и не только Москвы, но и других городов. Итак, наш контингент больных раком в значительной мере состоит из таких, которых отказались оперировать в других больницах и городах в силу чаще всего запущенности заболевания. В этом смысле наши отчеты не вполне пригодны для общих выводов и сопоставлений.
Во-вторых, в связи с неоднократными перемещениями больничного архива в военные годы пропало много историй болезни.
В-третьих, при выявлении отдаленных результатов путем анкет, пересылаемых по почте, мы сталкиваемся не только с весьма значительной потерей, вследствие связанных с войной перемещений адресатов, но также и с непонятным равнодушием и поразительной беспечностью наших бывших больных или их родственников, не дающих ответа ни в случае смерти больных, ни при стойком их выздоровлении. Все это делает подсчеты отдаленных результатов неполными.
Но если мы были бессильны предотвратить или изменить что-либо в упомянутых выше неблагоприятных условиях, то за некоторые дефекты самой документации мы должны принять вину на себя. При этом имеются в виду не только общее качество самих историй болезни, заполнявшихся случайными врачами военного пополнения в нашем институте, но и упущения в особой регистрации некоторых специальных данных, роль которых оказалась весьма интересной. Таковы, например, систематические исследования желудочной кислотности не для диагностических целей, а для прогноза операбильности и отдаленных исходов.
