Алина кивнула.
— Вы поможете мне?
— Я? — Она испуганно взглянула на старика, и тот слегка покачал головой. Он был угрюм и напряжен, а когда молчание несколько затянулось, старик демонстративно отвернулся к окну, как бы давая понять, что на самом деле он не настаивает. Она вправе решать сама.
— Только учтите, — хрипло сказал он, — я вам так много рассказал. — Это прозвучало, как угроза.
Алинке пришла в голову мысль, а что если ей сейчас, пока она взаперти, соглашаться с ним во всем, а потом, как только она покинет поезд и выйдет на перрон Будапешта, сразу же обратиться к полицейскому? Должны же быть полицейские на вокзале. Алина бросила испытующий взгляд на старика. Поколебавшись немного, она кивнула в знак согласия. Старик оживился, глаза его заблестели, и голос стал по-молодому звонким и сильным.
— Я так и знал! Я знал, что вы мне не откажете! Я понял это сразу, когда увидел ваши глаза! И знаете что, если вы чего-то боитесь, то не надо бояться, я сделаю свое дело сам. — Он достал пакет, вытряхнул из него содержимое и, не разворачивая, опасливо покосился на дверь. Потом он подошел к двери купе, повернул замок и опустил верхнюю защелку, подергал дверь и вернулся на место.
Он стал разворачивать бумагу. Газета зашуршала оглушающе громко.
— Не надо, — попросила Алина. — Я боюсь оружия. Это ваши дела, а я не хочу знать, что у вас есть огнестрельное оружие.
— Так вы отказываетесь помочь мне?
— Нет, — ответила Алина. — Только я не хочу иметь дело с пистолетом. Я не умею…
— И не надо, — успокоил ее старик. Он вложил сверток обратно, встал и просунул пакет между матрацем и одеялом. Алинка вдруг обратила внимание, что руки у него дрожат, а от тела исходит неприятный запах пота. — Вам не придется пользоваться ничем, кроме своего обаяния.
Поезд неожиданно резко затормозил, и старик, отшатнувшись, ударился головой о стенку.
— Знаете, в чем сходство поезда с жизнью?
— В чем?
— Все время катишь к конечному пункту, тебя трясет, бьет головой о жесткие места, мотает из стороны в сторону, а свернуть или изменить направление нет ни времени, ни возможности. Единственное право — это сорвать стоп-кран и выйти раньше времени. Так вот, выходить из поезда раньше времени мы не будем.
Старик внимательно посмотрел на Алину. У Алины явно не было желания шутить. Глаза его сузились. Ну ладно, пусть будет так. Тем лучше для него, брошенного, преданного, униженного. Он отомстит за свое тридцатилетнее мучение. Совсем недавно он видел своего сына в Париже. Тот шел через мост Мари, к острову Сент-Луи, и не было сомнений, что это — он. Правда, одно беспокоило Аркадия Ливанова. По возрасту неувязочка получается…
— Скажите, — посмотрел он на Алину, — сейчас ведь можно сделать из пятидесятилетнего мужчины тридцатилетнего?
— Что? — Алинка от удивления даже приоткрыла рот. — Вы собираетесь делать пластическую операцию? — Если это так, то подобное обстоятельство играет Алинке на руку. До акта мщения еще масса времени.
— А что, я похож на пятидесятилетнего? Мне уже за семьдесят! Нет, я говорю о сыне. Я ведь точно узнал его, когда встретил на улице в Париже. Но он так быстро скрылся от меня. Тогда ему было лет тридцать на вид. А до этого я встречался с ним в Венгрии. И там он был несколько иным, чем в Париже. А еще раньше я видел его в Лиссабоне…
— И там он тоже был другим? — Алинка подняла настороженный взгляд на собеседника.
— Да-да, он каждый раз — другой. Он меняет обличья, как маски из тонкой резины. Он меняет парики и контактные линзы! Но я — старый лис, меня трудно провести. Помните, я вам говорил, что он меня убивает? Помните? — Он нервно стал шарить по карманам пиджака. — Я закурю?
— Курите, — разрешила Алинка.
— Вы слышали о психотропном оружии? Так вот, мой сын его и изобрел! Он изобрел его для того, чтобы уничтожить меня! Мало ему было моих страданий и невыносимой собачьей ностальгии, так он еще сводит меня с ума. Я слышу его голос, когда стою на балконе высотки. Или у перил моста. Он приказывает мне прыгнуть вниз, и я, поверите? — однажды прыгнул. А меня свезли в клинику для психически больных людей.
— Но почему вы так уверены, что это ваш сын?
— Все просто, каждый раз, когда я слышу его голос, я через некоторое время встречаю и его самого. Однажды он прикинулся полицейским. Это было в самый первый раз, именно в Лиссабоне. Он надел мне на руки тонкие впивающиеся в кожу наручники и поволок в участок! Он сделал вид, что не знает русского языка, а в удостоверении, которое он показал мне, значилось имя Сано Клярк. Сано, а? Хорош? Я его так и звал в детстве. Вернее, почти так — Санек. Хоть бы подумал, прежде чем подставлять себя. — Старик держал сигарету у рта и не сделал пока ни одной затяжки. Дымок тонкой струйкой вился и улетал в чрево жужжащего кондиционера.
— А потом? — Алинка сделала вид, что верит ему. Она тянула время и надеялась на Бога. Все должно разрешиться само собой. Главное — доехать до конечной станции целой и невредимой.
— А потом он прикинулся стоматологом. И хотел засандалить мне чертову дозу снотворного прямо в челюсть. У него были рыжие волосы и усы, которые он подкручивал пальцами. Он даже голос изменил. Но я узнал его и тогда! Я узнал его и сам засандалил ему тот злополучный укол, который он приготовил для меня.
— И что? — изумилась Алинка, не зная, верить ему или не стоит.
— Ничего. Он положил шприц на поднос и зачем-то отвернулся. Я же схватил этот шприц — и ему в зад. Он заорал не своим голосом. И я понял, что не ошибся, точно так же, только потоньше, он орал в кроватке, когда был маленьким. Я схватил его за волосы, и точно — парик. А под париком — лысина. Представляете, он побрился догола.
Алинка не выдержала. Она расхохоталась так громко, что даже сам мсье Ливанов забыл всю серьезность предстоящего дела. Они смеялись над незадачливым стоматологом, а старик еще раз повторял эту историю сызнова.
— Теперь он был поумнее. И имя его было уже Шарль. Но ведь подумай, далеко ли — Шура и Шарль? А? Нет у него фантазии. Если бы я придумал, так уж придумал бы, никто и никогда бы не догадался. А он — дурак…
— И чем же закончилась ваша эпопея со стоматологом?
— Меня повязали и увезли…
— В полицию?
— В лечебницу. Я знал, что мне предстоит уничтожить своего сына, а потому запасся справочкой. Вот она, — при этих словах старик вынул бумажку, подтверждающую, что он психически нездоров. — Я ношу ее всегда в нагрудном кармане, и самое большее, что мне грозит, — это принудительное лечение, а потом снова свобода. Он будет в могиле, а я — на свободе.
Постепенно Алина перестала смеяться. То, что этот человек болен, вне сомнения. Но как же он опасен, если так долго носит в себе жажду мести. И неужели действительно все эти люди имеют хоть какое-нибудь отношение к его сыну? А может, он прав?
