1
«– ...бросьте! – не выдержал я. – Какой народ? Для начала подсчитайте, сколько миллионеров заседает в вашем Конвенте. Вы часом не скупали „национальное имущество“, господин комиссар?
Плоское лицо дернулось, и я понял, что угадал.
– Ее Величеству до самой кончины поминали «ожерелье Королевы», ценой в сотню тысяч франков. А ваша шайка грабит биллионами и не краснеет. Физиономии у вас и так – хоть трубку прикуривай. Только не от стыда.
Винный дух, исходивший от почтенного якобинца, был безмолвным свидетелем моей правоты.
– Ничего, гражданин маркиз, – комиссар нахмурился, сдвинул треуголку на лоб. – Консьержери вам разъяснит, что к чему.
– Уже.
Я глянул наверх, где под древними сводами сгущался вечерний сумрак. Еще недавно там висели люстры – огромные, тонкого литья. Они исчезли – вместе с цветными витражами, коллекциями рыцарских доспехов, картинами и скульптурами.
– Уже разъяснила, и очень наглядно. Ваши сапожники и скупщики краденого вынесли и продали все, вплоть до дверных ручек и паркета. Здесь был музей, один из лучших во Франции. Вы его уничтожили, а взамен построили курятник. Если он и может напугать, так лишь отсутствием вкуса.
Я ждал, что член трибунала возмутится. Нет, он не стал спорить.
– Значит, мы вас хоть этим, а напугали. Отрадно, гражданин маркиз. Кстати, если вы – ценитель старины... Что написано на Часовой башне?
Удивить меня он точно сумел. Написано? На башне Консьержери по велению Карла V установлены часы, отсюда и название. Две аллегорические фигуры по бокам, лазурный циферблат украшен золотыми лилиями...
Надпись!
– Латынь, насколько я помню. «Механизм Времени, делящий его на равные части...» Дальше забыл, извините.
– «Равные и справедливые части...» – без улыбки поправил комиссар. – И еще: «...споспешествует охранять Правосудие и защищать Законы». Теперь Механизм Времени в наших руках, гражданин маркиз. Мы вершим наше Правосудие, защищая наши Законы. А вы скоро обратитесь в прах, место которому не в музее, а на свалке. Надеюсь, «национальная бритва» придется вам по вкусу... Уведите!
– В общую? – лениво откликнулся один из санкюлотов[19].
– Ни в коем случае. На «чердак», во вторую.
– К тронутым? – уточнил второй стражник. – К колдунам?
Комиссар кивнул и внезапно усмехнулся:
– Если Консьержери – курятник, то мы отправим «аристо» на насест. Хоть покудахчет напоследок.
Приклад толкнул в спину, лишая возможности поставить точку в разговоре...»
Огюст Шевалье устало закрыл глаза.
Читать было трудно, несмотря на разборчивый почерк драматурга-кулинара. Что-то мешало, не давая углубиться в текст. Не к месту вспомнилась «банкетная дефенестрация». Этим мудреным словечком, обозначающим процесс выбрасывания из окна, насмешники-репортеры назвали героический прыжок Александра Дюма в открытое окошко банкетного зала. Случилось это как раз после того, как Эварист Галуа произнес памятный тост за Короля-Гражданина. Увидев в руке парня кинжал, великий повар сразу сообразил: в зале запахло репчатым луком. И покинул общество – экстравагантным, зато надежным способом.
К счастью для французской сцены, банкет проходил на первом этаже.
Со страницами рукописи вышла неувязка. Вслед за прочитанной, на которой стояла карандашная пометка «21», сразу шла 24-я. Огюст подумал, что надо обязательно пересказать историю блудного маркиза Бриджит. Она поймет, поможет... Тысяча чертей! Что за дело баронессе Вальдек-Эрмоли до тайн прошлого?
Почему он вообще о ней вспомнил?
«– ...мне, право, неудобно господа, – растерялся я. – В такой славной компании поневоле чувствуешь себя самозванцем. Увы, я не чернокнижник, не оборотень... Я даже не вампир. Всего лишь заговорщик, мятежник и шпион пяти иностранных разведок. Простите великодушно!
