Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Она вопросительно демонстрирует две коньячных рюмки, Знаев кивает и проглатывает с удовольствием, и жестом просит повторить. Ему предстоит весь день провести за рулём, но перспектива встречи с полицией не пугает совершенно. Москва – город, в котором он прожил всю сознательную жизнь, – больше его не любит, не хочет, гонит. Москва отпустит его с миром. В этот последний день никакие происшествия не грозят бывшему банкиру. Он уезжает, ариведерчи. Сегодня, в последний день – только прощания. Только длинные разговоры о самом важном. Бесы не напрыгнут, не скрутят менты, и следователи прокуратуры не заявятся с обыском. Да и некуда им заявляться, нечего обыскивать.
Они какое-то время говорят о банальных пустяках. О мужчинах, которые – гады, сволочи и непредсказуемые инфантилы. О Голландии: маленькой уютной стране платного секса, наркотиков и всевозможных низменных соблазнов. О России: огромной державе рабов, господ и мерзейшей антисанитарии. Знаев ждёт, что его поблагодарят, потом перестаёт ждать. Очевидно, на этой никелированной кухне, над этими идеальной чистоты коньячными рюмками, под деревянной мордой сказочного индонезийского чудища, его поступок не будут рассматривать как благодеяние. Подумаешь, денег принёс. Низменно, пошло, предсказуемо. Лучше бы сам появился, лет пятнадцать назад.
Он уходит с ощущением, что его слегка надули. Что в его подарке не нуждались. Что всё знакомство с сыном, превращение бывшего банкира в изумлённого внезапного папашу, – затеяно с одной целью: показать, что без отца можно обойтись, и без мужа тоже можно, что современная женщина самодостаточна и свирепа, как триста спартанцев. И ребёнка поднимет, и холодильник двустворчатый раздобудет, и одну страну легко поменяет на другую.
Он едет назад – ему надо пристроить вторую половину капитала.
Почти час уходит на обратный путь – от окраины в центр, под бормотание радио. Новости внушают тревогу, если не сказать больше: возобновились ожесточённые бои, обмен артиллерийским и миномётным огнём, потери с обеих сторон, жертвы среди мирного населения, издевательства над пленными, пытки, злодеяния, оголтелая пропаганда, ложь, подтасовки, лицемерие Запада, политическая проституция, комментарии экспертов, гуманитарные конвои, мёртвые дети, фосфорные боеприпасы, озабоченность мировой общественности, вопиющая безнаказанность, сирые беженцы, спутниковые снимки, олигархические игрища, двойные стандарты, беспардонно правдивые и неопровержимо лживые документальные фильмы, стопроцентные доказательства и голословные обвинения. Знаев выключает радио, достаёт телефон, набирает номер Вероники.
– Ну как? – спрашивает. – Он отдал тебе деньги?
– Нет, – отвечает Вероника жестяным бесполым голосом. – Вообще ничего не сказал. Молча собрался и уехал на работу.
Знаев хохочет.
– А мешок? С собой забрал?
– Под кроватью оставил. Я проверила.
– А вдруг вообще не отдаст? – веселится Знаев.
– Не смешно, – холодно отвечает самодостаточная Вероника. – Теперь я не знаю, что делать. Силой, что ли, отнимать?
– Сама думай, – Знаев задыхается от смеха, – я ж не знаю, как у вас заведено.
И она, наконец, срывается.
– Зачем ты вообще это сделал? Кто тебя просил?
– Никто, – отвечает Знаев. – Я выполнил свой долг. Я обязан кормить своих детей. Содержать их. Я по-другому не могу. Это очевидно, не так ли?
Вероника молчит. Знаев жмёт кнопку отбоя, берёт портфель, снова полный доверху, и шагает дальше.
50
Собственно, он уже прибыл на место.
В доме, куда он шёл, обретался – самостоятельно, комфортабельно и отдельно – его старший сын Виталий Сергеевич Знаев.
Здесь всё было солидно, вход в мраморе, бронебойная панель домофона, консьерж, видеокамеры. Опрятная буржуазная скука.
– Вы к кому? – проскрипело из бронированной щели.
– К Знаеву, – вежливо сказал Знаев. – Восемьдесят первая квартира.
– Как вас представить?
– Знаев.
Два года не приходил; его тут давно забыли.
Да и он тоже перестал помнить; теперь шагал, как будто в гости. Портфель с деньгами зажал под локтем.
Во время последней встречи Камилла попросила не появляться на территории сына.
«Никогда», – сказала.
«Ты, – сказала ещё, – не был отцом своему сыну, вот и не изображай. Пусть взрослеет без тебя».
Помнится, он тогда ответил резко, едва не нахамил, в том смысле, что сам решит, где и когда ему появляться, как управлять взрослением потомка.
Но и правда – так ни разу и не забежал, даже на пять минут.
Он действительно был скверный отец.
Сын – в разлохмаченных джинсах, голый по пояс – выглядел заспанным и томным. Кивнул по-свойски.
– У меня бардак – не обращай внимания.
– Ага, – ответил отец, осуждающе хмыкнул и двинулся вперёд, перешагивая через разноцветные носки, компакт-диски, скомканные бумажные платки, фантики от жвачки и палочки для поедания суши. Окна все были зашторены, застоявшийся воздух хранил запахи миндального печенья, сигаретного дыма и сгнивших фруктов.
– Загулял? – спросил отец.
– Заработался, – ответил сын, зевая. – Между прочим, есть заказ. Одному парню нужен саундтрек. В короткометражный фильм. Студент ВГИКа, делает курсовую. Десять минут материала, в стиле нью-эйдж и эмбиент… Бесплатно, правда… Но зато у меня будет отдельный титр! Оригинальная музыка – Виталий Знаев. Хочешь послушать?
В конце коридора хлопнула дверь, из туалета в ванную пробежала обнажённая, завёрнутая в простыню девушка, коротко стриженая, с волосами, впереди фиолетовыми, сзади розовыми. В соответствии с обычаем, принятым у современной молодёжи, она не поздоровалась, вообще не повернула головы, а Знаев, в соответствии с тем же обычаем, сделал вид, что ничего не заметил.
– Сейчас не хочу, – сказал он сыну. – Где тут у тебя можно присесть и поговорить?
– Follow me, – ответил Виталик и махнул рукой.
Огибая и переступая через провода, тряпки, шнурки, сын провёл в его святая святых: полутёмную пещеру, наполовину заставленную аудиотехникой. Проигрыватели и усилители громоздились монбланами. Электронное пианино лежало на полу, на ковре, покрытом пятнами всех видов, от кофейных до портвейных.
«Не знаю, как там насчёт эмбиента, – подумал отец, – но мой балбес живёт как всамделишный музыкант».
В конце концов ему надоело рассматривать художественный беспорядок, и он повернулся к сыну; оглядел с ног до головы. Бледный, небритый, ногти на ногах ужасающей длины, взгляд диковатый, отстранённый. Переминается с ноги на ногу, всё-таки стыдно стало: отец не должен видеть столь вопиющего творческого хаоса. Впрочем, отец не был сильно удивлён или расстроен; если бы в этом году ему исполнилось двадцать лет, он бы очень хотел жить именно такой жизнью.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
