– Оставь её! – приказала богиня. – Она заслужила и это знание. На внуке твоём, Анна, Иване Ивановиче, прекратится род князей Рязанских. Княжество лишится самостоятельности. Покорится Москве. Внук твой, человек смелый и отчаянный, мятежный, попытается отстоять независимость, но потерпит поражение от своего двоюродного дяди…
– Ивана Молодого?
– Нет, от сына Софьи, Василия. Бежит в Литву к королю Сигизмунду за помощью. И получит её – в виде имения в местечке Стоклишки, там и умрёт.
– Отпрыски дочери твоей, княгини Анны Бельской, будут приближёнными российских государей. Но за пять без малого веков их княжеский род измельчает. Последний из Бельских станет школьным учителем в маленьком городке. Будет скрывать своё княжеское происхождение.
– «Школьным учителем», – повторила Анна, не понимая, что это значит, но догадываясь о незначительности такого звания, – школьным учителем!
Она не замечала, что плачет, и не боялась больше открыть свои мысли богине и женщине, которую всегда считала чуть ли не родной, и которой совсем не знала. А думала она о безнадёжно упущенных годах, о неумении распорядиться своим даром, о мечтах, которым лучше не сбываться: зря, выходит, зря мечтала стать великой княгиней Рязанской – княжество на ладан дышит, а далёкий потомок её от ещё не родившейся дочери будет скрывать своё происхождение. Не кичиться – скрывать! Внук, которого она, возможно, дождётся, если Иван лет в шестнадцать женится, будет жить на подаяниях родственника, седьмой воды на киселе. Позор! Тягостные знания! Зачем только пришли они… И всё-таки есть в них чему порадоваться. Да! Да! Потомки её умрут не от руки наёмного убийцы, подкупленного кем-нибудь из их родственников, не в кровавой схватке на поле брани. Значит, к тому времени поутихнут войны и самое главное – так и не наступит конец света.
– Анна, очнись, Анна! – теребила её Еввула. – Великая засыпает, кончается жертвенный пир. Нам пора уходить.
Засыпает? Как можно углядеть это? До берёз неблизко. Всё так же раскачиваются качели, хотя нет никого рядом с ними. Лежащая на них женщина всё так же неподвижна. Да женщина ли? От запаха донника кружится голова, пчелиный гул усыпляет. Лечь бы прямо здесь в траву и ни о чём не думать… Пора уходить. Прощай, Нишкенде-тейтерь, богиня судьбы, покровительница пчёл!
Анна неуклюже повернулась к ней спиной – ноги стали пудовыми, да и всё тело отяжелело, навалились усталость и тоска.
«Хорошо бы ещё узнать, как долго будут властвовать татары», – не то подумала она, не то услышала подсказку, но сил больше не было стоять перед богиней, вдыхать дурманящий запах трав. Он делался всё нестерпимее. Лишний вопрос, убеждала она себя: Москва глотает княжество за княжеством и вскоре проглотит Рязанское, а татары потворствуют, позволяют Москве усилиться, значит, сами ослабли, и нет у них власти. И с этими мыслями брела по разнотравью к березняку. За время её стояния перед богиней у него явственно подросла листва, и он теперь не казался сквозным и поменял цвет с янтарного на бирюзовый. Ещё несколько шагов – и он скроет поляну, временное пристанище богини Нишкенде-тейтерь. Анна хотела оглянуться и не смогла – тело не слушалось. Виной тому – весеннее солнце, решила она: глупо стоять на открытом месте столько времени (сколько именно – не представляла, час, два, несколько минут), да ещё среди цветущих трав, грешно взирать на языческую богиню и внимать её словам, хорошо хоть ноги идут вперёд, уводят от гиблого места. Не отошла далеко от священных берёз, а уже подумала об их губительной силе, усомнилась в пророчестве Нишкенде-тейтерь и всё-таки у самой опушки пожалела, что не спросила, как и когда избавится Русь от татар. И шага не успела сделать, как березняк вдруг раскололо надвое. Какая-то невидимая могучая сила стремительно и беззвучно потянула деревца направо и налево. Узкая тропа-просека превратилась в заснеженную равнину. Почва под ногами вздыбилась, обращаясь в кручу.
– А-а! – возопила Анна.
– Пуре пре за марта! – кричали чёрные вороны, вещие птицы. – Пуре пре за марта! – вились над равниной, она была теперь внизу под кручей.
– Чекломенде, – сказала Еввула ласково, обнимая сзади Анну за плечи, – чекломенде. Молчи и смотри.
Всё огромное пространство равнины, до окоёма, заполнилось воинами. И казалось, они собрались на равнине давно, хотя только-только она напоминала чистый лист фряжской бумаги, теперь же выглядела обжитой: горели костры, из повозок были выпряжены лошади, стояли богатые юрты и кое-как слаженные шалаши, снег обратился в грязное месиво. Первозданно белый и лёгкий, он лежал только на реке и белизною выявлял её очертания, да ещё указывали на неё невысокие круглые ракиты.
Река разделяла людское скопище. Приглядевшись, Анна поняла, что разведены враги: на одном берегу татары, на другом – русские, москвитяне. Ей показалось, она различает среди воинов своих братьев и Ивана Молодого. Слава богу, живы! Сама же она находилась на стороне татарской, но далеко от неприятелей и соотечественников, так что те и другие казались игрушечными.
– Эта река Угра, – пришла к ней первая, но не её мысль, – ордынцы и москвитяне стоят перед ней почти месяц. Ты видишь исход октября нынешнего года. Угра покрылась ранним льдом, но всё ещё непреодолима: лёд не выдержит перехода многих сотен людей. Поэтому ничего не происходит. И воины устали от праздного стояния и бескормицы. И ждут чуда, чтобы, наконец, столкнуло их или развело навсегда. Смотри, смотри, сейчас оно произойдёт!
И опять, как у священных берёз, сильный порыв ветра охолодил Анне спину, пронзил до самых костей и пронёсся к реке, поднял, закружил пургой на ней лёгкий снег, взбудоражил осевших на ракитах воронов. Несметной стаей поднялись они.
– Пуре пре за марта! – орала стая. – Пуре за марта!
– Пащин коди! Пащин коди! Пащин коди! – верещали то ли какие-то птицы, то ли духи.
Тьма спустилась на равнину, объяла ужасом многотысячное воинство и с одной и с другой стороны. И дрогнуло оно, пришло в движение, заметалось. И вдруг помчалось прочь от реки. Остались на равнине юрты, шалаши, кибитки, повозки, не запряжённые лошади. Посветлело. Повалил снег, выбеливая округу.
– Вот и всё! – возликовала Еввула. – Стоянием на Угре назовут несостоявшееся противоборство.
– Ты тоже все видела? Видела!
– Хан Ахмат погибнет этой зимой. Будет зарезан, спящим, в своей юрте. – Его убийца, князь Тюменских улусов Ивак, без сражения овладеет Ордой, присвоит его богатство, жён и дочерей. Все пророчества сбудутся, Анна. Сбудутся…
Последнее уверенье Еввула произнесла с печалью.
8
Анна проснулась в своей постели, но с ощущением, что вернулась к яви из небытия. Подобное она испытывала несколько раз прежде – после обмороков: понимаешь, где находишься, узнаёшь тех, кто рядом, а что было перед этим, забываешь начисто и словно утрачиваешь способность вспоминать. Потом она восстановится, но сначала натерпишься страху, явившись в привычный мир вроде бы ниоткуда, тем более, если в это время окажешься в одиночестве.
