Стивен смотрел на ее пальцы, представляя, как они вдыхают жизнь в кусок металла.
– Интересно, что ты можешь быть такой доброй.
– Доброта тут ни при чем. Я хочу дать ей покой. При жизни Натали его не знала.
– Мучилась виной?
– Скорее, сожалениями. Но в большей степени – страхом остаться одной. Я чувствовала это каждый раз, когда мы прощались: она обнимала меня очень крепко, почти свирепо. То были странные объятия, голодные, как будто она думала, что может сплести нас в одного человека. И это мне понятно. Ужасно думать, что ты один на целом свете.
Это была мысль, которую Стивен предпочитал от себя отгонять.
– Но как же картина? Натали никогда тебе о ней не рассказывала? И не упоминала об остальных частях?
– Тереза говорила, что ее написал друг семьи. Я никогда не спрашивала о ней. И она никогда мне особенно не нравилась. Наверное, тетя привезла ее с собой, когда купила дом, или отослала вместе с Терезой. Помню, в детстве мне было страшно на нее смотреть: у Натали был такой пронзительный взгляд. Должно быть, в какой-то момент я просто к ней привыкла. Теперь я вообще ее не замечаю.
– Но ты видишь, что она особенная, правда? Твой отец – гений. Я мог бы смотреть на эту картину каждый день и никогда от нее не уставать, – он вырвал лист из альбома для рисования, в котором делал пометки, и набросал для Агнеты главную панель триптиха. – Если бы ты увидела обе секции рядом, то поразилась бы переходу цвета. Он идеально плавный, от одной панели к другой, яркий в центре и темнее с каждого края, – он как бы передает неопределенность будущего. Тени на этой секции, свет, проникающий в окно, у которого стоит Натали, мазки, которыми написана ее юбка – когда смотришь на нее, почти чувствуешь под пальцами эту замшевую ткань. По всей вероятности, эта панель стоит миллионы долларов, Агнета. Даже сама по себе.
– Я бы не задумываясь отдала эти деньги, лишь бы родители были со мной, – Агнета отвела глаза от наброска. – Ты смотришь на слои краски, Стивен. Я смотрю на свою жизнь. И на этой картине я вижу только людей, которых в ней не хватает.
* * *
После ужина Стивен долго возился, чтобы правильно усадить женщин под картиной. Передвигались кресла, предметы вносились в поле зрения для балансировки композиции, корректировалось положение рук и ног, поворачивались лица, приподнимались подбородки. Финч был изнурен и быстро потерял терпение, особенно когда увидел, что Элис увядает.
– Ты не Стиглиц[58], Стивен. Снимай. Мы злоупотребляем гостеприимством.
Стивен отмахнулся от Финча, но отснял несколько кадров быстро, а потом еще пару раз сфотографировал одну только картину.
– Профессор Финч, не могли бы вы сфотографировать нас со Стивеном? Я буду шантажировать его этим снимком, чтобы он не забыл о своем обещании купить одну из моих работ.
Агнета широко улыбнулась Финчу, и тот, помогая Элис подняться с твердого стула, куда ее определил Стивен, почувствовал, что его сердце тает. Кровь Байберов. По всей видимости, он был бессилен перед ней.
Стивен и Агнета встали в позу у камина, продолжая тараторить как сороки. Их руки непринужденно лежали на плечах друг у друга, головы сомкнулись в одну массу черных как смоль волос. Кипело ли в нем когда-нибудь столько энергии? Вряд ли. Глядя в видоискатель 35‑миллиметрового фотоаппарата Стивена, Финч настраивал линзы, возился с зумом, пытался навести фокус на Стивена и Агнету.
– Тут что-то не так, – начал он, потом убрал фотоаппарат и с замиранием сердца присмотрелся к молодым людям. Идентичная форма лиц, орлиные носы, высокие скулы – как он не замечал этого раньше? Финч опять посмотрел в видоискатель, надеясь, что не увидит двух одинаковых высоких лбов. Но с фотоаппаратом все было в порядке. Он показывал идеально четкую картинку.
Он опустился на верхнюю ступеньку и протянул фотоаппарат Элис.
– Не могли бы вы?..
– Боюсь, кнопки и колесики слишком маленькие для моих пальцев.
– Нет, – сказал Финч. – Просто посмотрите.
Он отдал ей фотоаппарат и сосредоточился на зазубрине в ступеньке, не желая видеть выражения лица Элис. Она целую минуту смотрела в видоискатель, потом опустила фотоаппарат. Ее рука легла Финчу на плечо, и, повернувшись, тот прочел на ее лице такое же недоумение, какое, наверное, было написано на его собственном: круглые от шока глаза, слегка приоткрытый рот. Финч покачал головой, опустил веки и тихо выругал Томаса. А заодно и жену Дилана. Так вот почему Байбер выбрал Стивена.
– Вам придется ему сказать, – прошептала Элис.
Финч почувствовал, как его сердце сжимает кулак.
– Не думаю, что смогу, – проговорил он.
– Финч, он должен узнать. И скоро.
Она многозначительно кивнула в сторону молодых людей, болтающих у камина.
Финч вызвал такси, безапелляционно заявив, что с Агнеты и Элис на сегодня хватит и всем им не помешает хорошенько выспаться. Агнета наконец уступила, чуть не задушив Финча в неожиданных объятиях и чмокнув Стивена в щеку. Они ушли, договорившись на следующий день встретиться в отеле на позднем завтраке. Всю короткую дорогу до гостиницы Финч молчал, стараясь не смотреть на Стивена.
– Финч, я что-то сделал?
– Гм? Нет, нет. Ты ничего не сделал.
Финч стиснул зубы.
– По-моему, я немного не понравился Элис.
– Правда? Я не заметил, – отозвался Финч и посмотрел в окно на гирлянду из огоньков, которой были оплетены три ветки, сияющие в холодном воздухе. – Думаю, она до сих пор не может переварить откровения сегодняшнего дня. Им не видно было конца.
В гостинице Финч распределил, кому какие письма писать, и попрощался на ночь. Стивену он поручил оповестить Крэнстона и направить фотографии второй панели триптиха в лабораторию, а на себя взял задачу связаться с Байбером.
– И я выключаю эту чертову штуку, – сказал он, помахав перед лицом Стивена мобильным телефоном. – Если я понадоблюсь Лидии, она, как и ты, сможет позвонить мне в номер.
Благополучно запершись у себя в комнате, Финч рухнул на постель. Одно дело знать, что собираешься причинить боль абсолютно незнакомому человеку, как было с Агнетой. До сих пор она существовала для него всего в двух измерениях, как нечто воображаемое, как вымысел, в который до конца не верят. Но Стивен был настоящим, необъяснимо располагающим к себе, до буйности увлеченным, одареннейшим балбесом, отчаянно нуждающимся в одобрении единственного человека, который больше не мог его дать, – человека, которого он знал как своего отца.
Мысль о том, что придется сказать Стивену правду, которая, вероятно, его опустошит, была Финчу невыносима. Помоги мне, Клэр. Он закрыл глаза и зарылся лицом в накрахмаленную простыню в горячей мольбе к небесам – чтобы в эту минуту ее голос не стих для него навсегда, подобно звезде, упавшей с темного неба в бездну молчания.
