Он взглянул в мои расширившиеся испуганные глаза.
– Прости меня. Я не должен был делать этого. Прости меня, что я забыл, кто ты, Хевен.
Я молча кивнула. Мое сердце запрыгало, когда я увидела, как он достает из кармана рубашки коробочку, обернутую серебристой бумагой и перевязанную голубой атласной ленточкой. Коробочку он вложил в мою руку.
– У меня для тебя подарок. Я поздравляю тебя с тем, что ты так хорошо учишься и что я могу гордиться тобой, Хевен Ли Кастил. – Он открыл коробочку и поднял крышечку другой, бархатной изнутри. Там лежали изящные золотые часики. Он умоляюще взглянул мне в глаза. – Я знаю, ты живешь здесь ради того дня, когда сможешь бежать из этого дома, от Китти, от меня. Так что я дарю тебе часы с календарем, чтобы ты могла считать дни, часы, минуты и секунды до того момента, когда отыщешь брата и сестренку. И я клянусь, что сделаю все, чтобы выведать у Китти, что она знает. Пожалуйста, не сбегай от меня.
В его глазах я прочла, что все сказанное им – правда. И любовь ко мне тоже читалась в его взгляде. Я долго смотрела на Кэла, прежде чем согласилась и протянула ему руку, чтобы он надел на нее часики.
– Естественно, – печально заметил он, – Китти нельзя показывать эти часы.
Он наклонился, нежно взял мою голову в ладони и поцеловал меня в лоб, промолвив:
– Прости меня, что я переступил границы, которые не должен был переступать. Иногда мне так кто-то нужен, а ты мила, молода и способна понимать человека. И к тому же тебе так же не хватает любви, как и мне.
Кэл не видел, что я растянула ногу в лодыжке, я и сама не знала, что мне будет трудно ходить, пока Кэл не покинул мою спальню и дверь за ним не закрылась. Спать я не могла. Кэл находился так близко, так опасно близко, и мы были одни в доме. Он был в другой комнате, всего в нескольких футах от меня. Я даже через стену чувствовала, как его тянет ко мне. Чудовищный страх, что эта тяга победит в нем чувство дозволенного, заставил меня встать, надеть поверх ночной рубашки халат и, преодолевая боль в ноге, спуститься в гостиную. Там я села на белую софу и стала дожидаться возвращения Китти.
Всю ночь на улице барабанил дождь, хлестал в окна, бил по крыше. Вдали перекатывался гром, вспыхивали молнии. В такую погоду я всегда испытывала нервное напряжение. Однако в голове у меня созрела мысль. Я собиралась схлестнуться с Китти и на сей раз выйти победительницей. Так или иначе я должна была выведать у нее, где находятся Кейт и Наша Джейн. Я сидела, крепко зажав в ладони крошечную хрустальную бусинку и кусочек обгоревшего кружевного платья – все, что я нашла в камине. Сидя на ее софе, в ее сияющем чистотой белом доме, среди этих радужных фигур, я вдруг почувствовала себя в явном меньшинстве. Я заснула и проспала тяжелые шаги Китти, вернувшейся мертвецки пьяной.
Меня разбудил ее громкий голос, донесшийся из спальни.
– Ну, здорово я погуляла! – гремела Китти. – Такого вечера, черт возьми, у меня еще не было! Теперь буду устраивать такой каждый год. И ты мне не помешаешь!
– Можешь делать, что тебе в голову взбредет, – ответил Кэл, в то время как я подходила поближе к лестнице. – Мне теперь все равно, что ты будешь делать и что говорить.
– Значит, ты бросаешь меня? Бросаешь, да?
– Да, Китти, я ухожу от тебя, – сказал он, к моему удивлению и радости.
– Ты не можешь уйти, сам знаешь. Ты крепко привязан ко мне. Если ты уйдешь, у тебя ничего не будет. Твою лавочку я заберу, и все эти годы пропадут зря, и ты опять останешься без гроша в кармане. Разве что поедешь к мамочке с папочкой и покаешься, каким был дураком.
– Ты выбираешь исключительно корректные и доходчивые слова, Китти.
– Я люблю тебя. Разве это не списывает остальное? – заговорила Китти, внезапно заволновавшись.
Я взглянула наверх. Интересно, что там сейчас происходит? Может, Кэл раздевает ее, охваченный желанием, поскольку на этот раз она собирается позволить ему?
На следующее утро я, услышав, что Кэл спустился в нижнюю ванную, встала и пошла готовить завтрак. Кэл насвистывал под душем. Он опять счастлив?
Китти спустилась вниз, похоже, уже другой женщиной. Она улыбалась мне, словно до этого не спалила в огне самую дорогую мне вещь и не била меня кулаками.
– Детка, моя сладкая, – запела она, – почему ты весь вечер, который устроила мне, провела наверху, а? Мне так тебя не хватало. Я так хотела показать тебя всем своим друзьям. Ой, все девочки сгорали от нетерпения увидеть тебя, а ты постеснялась спуститься и показать всем, как моя дочь хорошеет с каждым днем. Тебе, моя куколка, надо привыкнуть к нашим ежемесячным страданиям и забыть о них – иначе ты никогда не научишься радоваться тому, что ты – женщина.
– Скажи мне, где Кейт и Наша Джейн! – крикнула я. – Ты обещала сказать!
– Ой, моя сладкая, о чем ты говоришь? Ну откуда мне это знать?
При этом она улыбалась, словно забыла, что сделала накануне. Притворяется? Не иначе. Что же она, совсем ненормальная, что ли? И тут меня осенило: может быть, она действительно ненормальная?!
Вошел Кэл и с отвращением посмотрел на Китти, но не произнес ни слова. За ее спиной он посмотрел мне в глаза и взглядом предупредил: ничего не делай, ничего не говори, пусть Китти играет в свою игру и притворяется, а мы будем играть в свою. Мне аж сделалось дурно: ну как можно жить в таких условиях изо дня в день, как это выдержать? Я опустила глаза к шипевшим на сковороде яйцам.
Наступил май, пришла пора предэкзаменационной суеты. Я занималась изо всех сил, чтобы получить хорошие отметки. В конце месяца подул сильный северо-восточный ветер и унес все весеннее тепло, внезапно стало не по сезону холодно. Отопление, которое в марте отключили до холодов, опять заработало. Свитера и шерстяные юбки, уже попрятанные от моли, снова пришлось извлекать. Пятница была жутко холодной, я задержалась в школе, чтобы получить консультацию у преподавателя биологии мистера Тэйлора. И он попросил меня об одолжении – взять домой на выходные беременную самку хомячка по имени Толстушка, которая жила в биологическом кабинете.
По тому выражению лица, с которым я смотрела на большую металлическую клетку хомяка, сразу можно было понять, что я оказалась в затруднительном положении. Мне захотелось тут же рассказать о Китти и ее патологической ненависти к животному миру, хотя при других обстоятельствах я с удовольствием взялась бы поухаживать за животным.
– Ой, нет, – возразила я, когда учитель стал настаивать. – Я говорила вам, мистер Тэйлор, что моя мама не разрешает держать в доме животных. Она считает, что они разводят грязь, пахнут. Она вечно дома принюхивается, нет ли посторонних запахов.
– Ну что вы, Хевен, вы, несомненно, преувеличиваете, – продолжал настаивать мистер Тэйлор. – Ваша мама – приятная и обаятельная женщина, я это понял уже по тому, как она улыбается вам.
Да, улыбки у Китти Деннисон милые и добрые. До чего же мужчины могут быть глупыми. Даже такие начитанные и образованные, как мистер Тэйлор.
