Сама карета имела даже более ужасающий вид, чем ее конный эскорт — здоровенная крутобокая «фурия»-фура клепаного бронированного железа, с крохотными люкарнами вместо окон, которые напоминали то ли корабельные кингстоны, то ли тюремные оконца, а впрочем, походили и на бойницы, готовые вот-вот огрызнуться свинцом или картечью, и на отверстия в литейных формах, брызжущие раскаленным, клокочущим металлом, неотвратимо надвигалась на притихших было «монашек». Это форменное чудовище, последний ублюдок «технического прогресса», мгновенно напомнило впечатлительному Думанскому и адские образы с полотен Босха, и жуткого медного быка капрейского кесаря-затворника Тиверия, в котором кровожадный безумец живьем зажаривал своих врагов, быка, детально описанного Плутархом… Закономерным завершением галереи кошмарных образов, сменивших друг друга в сознании Викентия Алексеевича, был грядущий Зверь из Откровения патмосского апостола Иоанна Богослова. Снег под колесами этого движущегося «сейфа» хрустел так, как если бы это был беспощадный каток, давящий и готовый давить все живое, что попадется на его пути.
— Что за телега печенега? — поразился кто-то из ряженых монашек, видимо бывший гимназист, а то и студент.
— Это тебе не телега, это, в натуре, колесница адова! И ч…ти тут как тут…
— Да вы чего, братва, их же тут тьма-тьмущая! — жалобно выкрикнул боец по кличке Сапог.
— Стоять, говно бурундучье, моча индюшья! — прошипел ему Яхонт. — Перестреляю, собак недорезанных! Хорошо, что гранаты с собой взяли. Приготовьтесь, сейчас начнется.
Верховые, следовавшие за каретой, развернулись и метко, как в тире, сбили выстрелами бойцов, одетых мастеровыми. Те рухнули, едва успев вытащить револьверы.
У бедняги мальчика, «выгуливающего дитя в санках», не выдержали нервы. Карета еще не успела достигнуть середины моста, когда он торопливо поджег запальный шнур и, вместо того чтобы ногой толкнуть саночки под телегу, зачем-то начал их поднимать. Но те оказались слишком тяжелыми для него; более того — соскользнувшее одеялко выставило дымящийся конец веревки на всеобщее обозрение.
Охрана действовала с молниеносной быстротой. Прогремел выстрел и мальчик, оставив свой груз, раненный, откинулся назад — прямо в свои санки. Думанский схватился за голову, при этом правая рука его не выпускала вороненый смит-вессон. «Господи, сохрани этого мальчика! Да что же это… Спокойно, Викентий, иди! Иди вперед!» Пока «Кесарев» собирался с силами, Яхонт слез с передка и вплотную подошел к нему, сунул в руки бомбу с горящим фитилем.
— Ты эту кашу заварил, ты и расхлебывай. Пошел!
Думанский сунул револьвер в карман, послушно взял теплый металлический предмет и двинулся на мост. Пули свистели, отскакивали от кованых перил, впивались в живую и мертвую плоть, лошади истошно ржали, безуспешно пытаясь освободиться из своих пут. Но Думанский чувствовал, что некая высшая сила оберегает его и не испытывал ни малейшего страха. В несколько невообразимых бросков он оказался на линии огня, но этот порыв, увы, не принес никакой пользы: меткие пули охраны были быстрее любого смельчака — они молниеносно добили несчастного, так что его легкое мальчишеское тело откинуло на перила, и, не успев издать и звука, мертвый Петруша упал на лед Фонтанки.
Сани с Яхонтом и фальшивыми монахинями перегородили спуск с моста, и там разверзся кромешный ад. Боевики палили с обеих рук, пули поражали лошадей, звонко ударялись о стенки кареты, рикошетом попадая и в тех, и в других. Охранникам в кожаных плащах, казалось, были неведомы ни страх, ни присущий всякому живому созданию инстинкт самосохранения. Хладнокровно, как бездушные смертноносные машины, они стреляли в нападавших. Те же напрочь забыли о приготовленных гранатах, и это определяло их незавидную участь.
Думанский едва сдерживал слезы, но на рефлексию уже не оставалось ни секунды — карета задержалась как раз посередине моста. Изо всех сил он метнул бомбу прямо в санки и неожиданно для себя самого удачно попал между каретой и задней шестеркой «ландскнехтов», чтобы сдетонировал главный заряд, а сам, обхватив голову, метнулся в снежное месиво, подальше от наезженной колеи…
Оглушительно грохнуло, вспышка была такая, будто солнце упало на землю. Карета внезапно остановилась, точно налетела на невидимое препятствие, а затем встала на дыбы, как норовистый конь, и снова грузно осела на место. Крики, отчаянное лошадиное ржание, грохот — все слилось в единой адской какофонии.
На несколько мгновений весь мир перестал существовать.
От грохота Викентий Алексеевич на время лишился слуха — взрыв был такой силы, что центральную мостовую арку буквально разорвало пополам! Перила, балки и деревянный настил задрались вверх и в стороны — к разным берегам, точно скромный переезд через речку Фонтанку в створе Гороховой был огромным разводным мостом через Неву. На одном «крыле» практически не оставалось никого и ничего живого — люди и лошади превратились в какую-то жуткую кучу-малу истерзанного, перемешанного с осколками костей, обрывками одежды и сбруи остывающего кровавого мяса. С другой стороны моста продолжалась беспощадная бойня: оставшиеся в живых коварные вороны-«монашки» с готовой позиции лежа, прямо из саней, прицельными выстрелами приноровились сбивать с обезумевших жеребцов залетных черных воронов, соображавших на ходу, что угодили в ловушку, и теперь почти лишенных возможности сопротивляться.
«Адская колесница» — громоздкая карета с вожделенным грузом — зацепилась передком с лошадиной упряжкой за обрывки мостовых конструкций со стороны нападавших, причем раскуроченная задняя часть, уже без колес и запяток, попавшая как раз в образовавшуюся между пролетами дыру, зависла в пустоте над неприветливо темневшей, не схваченной льдом полосой воды посередине реки. Дверца была полуоткрыта.
Контуженный адвокат не без труда выбрался из-под туши лошади, которая, возможно, спасла его от гибели, шатаясь, заспешил к карете, где должен был находиться «Думанский», распахнул дверцу настежь и тут же получил резкий удар в лицо от вывалившегося из «телеги печенега» красномордого охранника. Со звериным хрипом, не обращая внимания на текущую из ушей кровь, оглушенный телохранитель из последних сил кинулся на Думанского, выхватив из ножен кривой кинжал. Падая, адвокат машинально, ни секунды не рассуждая, достал наконец смит-вессон и в упор выстрелил в не успевшего ничего понять врага. Лошадь дернулась и выбросила «ландскнехта» из седла на мост. «Кесарев» умудрился удержаться на ногах, в то время как тяжелая карета осела еще сильнее.
Примерившись к качавшемуся в каком-нибудь метре от него клепаному корпусу, Думанский обеими руками оперся на заднюю рессору, чтобы, подтянувшись, изловчиться и снова проникнуть внутрь. В состоянии шока бедняга не мог даже правильно оценить расстояние — не то что надежность положения державшейся на честном слове кареты, поэтому, повиснув на ней, он тут же нарушил шаткое равновесие, и черная громада рухнула прямо в воду, утягивая за собой и несчастных, отчаянно ржавших лошадок, и мнимого атлета. Благодаря оставшимся на льду полумертвым, отчаянно сражавшимся за свою жизнь лошадям, карета держалась «на плаву» у самого края полыньи.
