Мы надеялись посредством практики выходов на астральные уровни научиться быть хозяевами, а не рабами нашего физического тела и его возможной смерти. Мы не могли тогда предположить, что эти занятия повлекут за собой изменение наших жизненных взглядов во всех других отношениях. Когда мы из рабов становимся хозяевами, как мы используем нашу новую силу?
* * *
В один из вечеров я закончил свои писания на этот день и заполнял едой и маленькими кусочками зефира посуду наших кошек и енота Рэйчел, прежде чем отправиться в ночные приключения. Лесли подошла и наблюдала за моими действиями. Она пораньше закончила свою работу с компьютером для того, чтобы разузнать, что творится в мире.
— Ты увидела в программе новостей места, где нужна наша помощь? — спросил я.
— Прекращение эпидемий, прекращение войны, как всегда. Космические станции; возможно, защита окружающей среды, — это обязательно; и эти киты, которые находятся в опасности.
Посуда с едой выглядела восхитительно, когда я прищурил глаза, как енот.
— Ты положил слишком много зефира, — сказала она и забрала сверху несколько кусочков. — Мы кормим Рэйчел, а не Поросенка.
— Я решил, что сегодня несколько дополнительных кусочков пойдут ей на пользу. Чем больше зефира она съест, тем меньше у нее будет желания поедать маленьких птичек или кого-то еще.
Не говоря ни слова, Лесли положила взятый зефир обратно и пошла стелить для нас постель.
Я вынес на улицу пищу для енота и устроился рядом со своей женой в гостиной.
— Самое перспективное, я думаю, — это индивидуальное совершенствование, — сказал я. — Мы с тобой учились: и можем теперь что-то контролировать!
— Мы можем теперь выскакивать из тела на другие уровни, ты ведь заметил это? — сказала она лукаво. — Может быть, мы уже полностью готовы для тото, чтобы распрощаться с нашей маленькой планеткой?
— Еще не совсем готовы, — сказал я. — Достаточно уже того, что мы теперь знаем о своей способности покинуть ее, когда захотим. Возможно, мы и пришельцы на Земле, вуки, но мы обладаем здесь преимуществами! Годы обучения понадобились нам, чтобы научиться пользоваться телом, достижениями цивилизации, идеями, языком. Мы научились изменять вещи. Но мы еще не готовы выбросить все это. Я рад, что не убил себя когда-то в прошлом, до того, как нашел тебя.
Она с удивлением взглянула на меня.
— Ты знал тогда, что пытаешься покончить с жизнью?
— Мне кажется, что сознательно я не отдавал себе отчета в этом. Но в то же время я не думаю, что все мои промахи были случайны. Одиночество было для меня такой проблемой тогда, что я был бы не против умереть. Это было бы моим новым приключением.
— Интересно, как себя чувствует тот, — сказала она, — кто покончил с собой, а потом понял, что его родная душа все еще живет на земле и ждет его?
Ее слова повисли в воздухе. Может быть, я тогда приблизился к такому исходу ближе, чем подозревал об этом? Мы сидели вместе на кушетке в снятом нами доме, а на улице сгущались сумерки.
— Б-р-р! — сказал я. — Какая жуткая мысль!
Самоубийство, как и всякое убийство, совсем не творческий поступок! Каждый, кто отчаялся настолько, что может совершить самоубийство, — думал я, обладает достаточным запасом настойчивости, чтобы подойти к проблеме творчески и решить ее: подхватиться в полночь, незаконно проникнуть на борт судна, идущего в Новую Зеландию, и начать, все сначала — жить так, как он всегда хотел. Однако люди боятся бросить вызов судьбе.
Я нашел ее руку во тьме.
— Какая ужасная мысль! — воскликнул я. — Вот я, только что совершивший самоубийство, покидаю свое мертвое тело и вдруг понимаю, но уже поздно: Я бы встретился с тобой случайно по пути из Лос-Анжелеса в Новую Зеландию, если бы только что не покончил с собой! «О, зачем?! — сказал бы я себе тогда. — Каким я был глупым!»
— Бедный покойный глупыш, — сказала она. — Но ведь ты мог в любой момент начать другую жизнь.
— Конечно, мог бы. И был бы на сорок лет моложе тебя.
— С какого года мы начинали отсчет возраста? — засмеялась она, слушая мои выступления против новых дней рождения.
— Дело даже не в возрасте, а в том, что мы бы принадлежали тогда к разным поколениям. Ты бы занималась чем-то, связанным с демонстрациями против войны или племенами африканских негров, а я бы сидел и слушал тебя с недоумением и спрашивал: «Что?!» Да и к тому же с еще одной жизнью связано столько неудобств! Ты можешь себе вообразить, как ты снова становишься младенцем? Учишься: ходить? А переходной возраст. Поразительно, как мы вообще выжили в юности. А теперь представь, что снова будешь восемнадцатилетней, двадцатичетырехлетней. Я не собираюсь больше допускать такие жертвы, по крайней мере в ближайшие тысячу лет; а еще лучше совсем никогда. Благодарю за такую перспективу, но я бы скорее стал арктическим тюленем.
— И я бы стала тюленем вместе с тобой, — сказала она. — Но если это наша последняя земная жизнь на ближайшие столетия, нам следует сделать в ней все, что в наших силах. Что значат для нас сейчас все наши другие жизни? Или все то, что мы сделали в этой, — работа в Голливуде, жизнь в трейлере, борьба за спасение леса — что все это будет значить через тысячу лет, что это дало нам сейчас, кроме всего, чему мы попутно научились? Мы уже знаем почти все! Мне кажется, что в этой жизни нам повезло. Давай больше не будем рождаться тюленями. — Она поежилась от холода. — Ты предпочитаешь одеяло или камин?
Я думал о том, что она сказала мне.
— И то, и другое, — пробормотал я. — Ты хочешь, чтобы я организовал?
— Нет. Мне только нужны спички:
Пламя от разгорающихся в камине дров придавало теплый блеск ее глазам и волосам.
— Вот что, — сказала она, — если бы ты мог сделать все, что захочешь, что бы ты сделал?
— Я уже МОГУ сделать все, что захочу.
— И что бы ты сделал? — настаивала она, располагаясь возле меня и не отрывая глаз от пламени.
— Я бы рассказал обо всем, чему научился. — Мои собственные слова вызвали у меня удивление. Ведь это так непривычно, думал я. Не искать больше ответы, а давать их другим! А почему бы и нет, если мы нашли свою любовь, если мы наконец поняли, как работает вселенная? Или поделиться тем, что мы думаем о ней.
Она перевела взгляд с огня на мои глаза.
— То, чему мы научились, — это все, что останется после нас. Ты хочешь дать это другим? — Она снова посмотрела на огонь и улыбнулась, проверяя меня. — Не забывай, что ты — человек, который написал, что все известное нам может оказаться неправдой.
— Может оказаться, — согласился я. — Ведь когда мы слышим чьи-то ответы, мы слушаем на самом деле не его, не так ли? Мы слушаем себя, когда он говорит; мы сами решаем, что это — истинно, то — глупо, а это — снова верно. При этом получаешь удовольствие от слов других людей. А удовольствие от собственных слов получаешь тогда, когда говоришь как можно меньше неправды.
