Книга Правило четырех - Дастин Томасон

С неожиданной проворностью Кэрри разбивает бутылку о стол и делает выпад, рассекая руку Джила бутылочным горлышком. Кровь бежит между пальцами черными полосками. Джил отшатывается и растерянно смотрит на рану. Пол закрывает глаза и мешком оседает у стены.

— Возьми.

Я выхватываю из кармана носовой платок и бросаю Джилу. Он медленно поворачивается, и я вижу, как глубока рана.

— Уходим! — Я тащу его к окну. — Прыгай! Внизу кусты.

Джил качает головой, не спуская глаз с бутылки в руке Кэрри. Дверь начинает подрагивать, давление горячего воздуха с другой стороны усиливается, по полу уже ползут серые щупальца, глаза слезятся, каждый вдох отдается резью в груди.

— Пол! — кричу я через дым. — Надо уходить!

— Ричард! Идем! — кричит Пол.

— Отпусти его! — ору я, поворачиваясь к Кэрри.

Дверь трещит, из последних сил удерживая ревущее пламя.

Джил вдруг падает. Я открываю окно, подтягиваю Джила и пытаюсь удержать его в вертикальном положении.

— Помоги Полу… — бормочет он, теряя сознание.

Ветер врывается в комнату, швыряя в лицо снежную пыль. Со всей возможной осторожностью я сажаю его на подоконник, смотрю на прилипший к ране окровавленный носовой платок и чувствую, что все вокруг начинает растворяться. Еще раз смотрю на безжизненное лицо Джила и разжимаю пальцы. В следующий момент его уже нет рядом.

— Том… — Голос Пола пробивается ко мне как будто из облака дыма. — Уходи…

Обернувшись, я вижу, что он пытается оттащить Кэрри к окну, однако старик намного сильнее и не желает уходить.

— Прыгай! — кричат снизу. — Прыгай!

Это подъехавшие пожарные заметили меня в оконном проеме.

— Пол! Сюда!

— Уходи, Том. Пожалуйста…

Голос слабеет и удаляется, как будто Кэрри утаскивает Пола к служебной лестнице.

— Вниз! — слышу я голос старика. — Вниз!

— Быстрее! Прыгай! — кричат пожарные.

— Пол!

Теснимый огнем, я отступаю к окну. Горячий дым заполняет легкие. В другом конце комнаты хлопают двери. Никого уже не видно. И я падаю.

Это последнее, что остается в моей памяти. В следующий миг меня принимает снег. И тут же взрыв, как нагрянувший в полночь рассвет. Взорвалась газовая труба. Здание вздрогнуло. С неба стала падать сажа.

Тишина. И я кричу. Пожарникам. Джилу. Всем, кто слышит. Я видел и потому кричу.

— Послушайте меня. Ричард Кэрри потащил Пола к служебной лестнице.

Сначала меня слушают. Два пожарника приближаются к зданию. Санитар наклоняется ко мне, стараясь понять, что я говорю.

— Какая лестница? — спрашивает он. — Где они вышли?

— Туннели, — отвечаю я. — Они вышли возле туннелей.

Дым рассеивается. Бьющая из шлангов вода очищает лик здания, и все начинает меняться. Меня никто не слушает. Никто никого не ищет. Я вижу это по их медлительности. Внутри никого нет.

— Пол жив! — кричу я. — Я видел его.

Но каждая потерянная секунда играет против него. Каждая потерянная минута — еще одна горсть песка. По тому, как смотрит на меня Джил, я понимаю: все изменилось.

— Со мной все в порядке, — говорит он санитару, осматривающему его руку, и, вытерев мокрую щеку, показывает на меня: — Помогите моему другу.

Луна бдительным оком висит над нами. Я сижу на снегу и смотрю на молчаливых людей, поливающих из шлангов то, что осталось от клуба. В голове звучит голос Пола. «Иногда, — говорит он, глядя на меня поверх чашки, — у меня бывает такое чувство, что он и мой отец тоже». Над черным занавесом неба я вижу его лицо, и мне хочется ему верить. Даже сейчас.

Так что ты думаешь?

О твоем решении поехать в Чикаго?

О том, чтобы нам поехать туда вместе.

Куда нас отвезли потом, какие вопросы задавали — ничего этого я уже не помню. Перед глазами бушевал огонь, в ушах стоял голос Пола, как будто он парил где-то над пламенем. До наступления рассвета передо мной прошли тысячи лиц, и каждое несло весточку надежды: лица друзей, выбежавших из комнат с началом пожара; лица профессоров, разбуженных воем сирен; лица всех тех, кто покинул прерванную на середине службу. Все они окружили нас, точно полевую казну, каждое лицо — монета, как будто сверху было объявлено, что мы должны претерпеть потери, сосчитав то, что осталось. Боги сыграли черную комедию. Мой брат Пол был принесен в жертву на Пасху. Панцирь черепахи свалился на наши головы.

Мы трое пережили ту ночь вместе, проведя ее в силу обстоятельств под одной крышей. Никто ничего не говорил. Чарли сжимал висящее на шее распятие, Джил спал, а я смотрел в стену. Не имея никаких известий о Поле, мы доверились мифу о его чудесном спасении, о его воскрешении. Вера в мифическую нерушимость дружбы столь же бессмысленна, как и вера в мифическую неразделимость семьи, и уж мне-то следовало это знать, но тогда вера в миф помогала и поддерживала. Тогда и после.

Вера в миф, но не надежда.

Потому что надежды уже не осталось.