Пожарные приехали через несколько минут, но помочь М. они уже не могли, зато дом отстояли. Меня отвезли в больницу вместе с М. — у меня обгорели руки, хотя я и не подозревала об этом. В итоге оказалось, что ничего страшного: ожоги второй степени, немного красноты и волдырей.
Обе видеоленты, единственные доказательства того, что именно М. убил Фрэнни, сгорели в огне, и его уже никогда не накажут, но я верю в карму: дурные люди в конечном счете обречены на страдание — если не в этой жизни, то в следующей. Нельзя безнаказанно творить зло — таков негласный закон вселенной, я верю в это, и хотя М. не будет сидеть в тюрьме, ему выпала судьба, которая для него, пожалуй, хуже смерти: его жизнь в музыке — единственное, что он действительно ценил, — закончена; никогда больше он не будет играть на пианино.
Против меня не выдвинуто никаких обвинений. Окружной прокурор пришел к заключению, что М. был прикован к стене с его согласия, пожар возник случайно, а я действовала столь решительно ради спасения человеческой жизни. М. заявил, что его согласия не было, но доказать ничего не смог: его слова против моего оказалось недостаточно. Обгоревшие остатки комнаты, ножные кандалы и дыба указывали на то, что М. добро вольно участвовал в актах садомазохизма; кроме того, он не смог внятно объяснить окружному прокурору, зачем я подмешала ему в вино снотворное: не мог же он сознаться, что я мстила ему за убийство сестры! Теперь я жду, не выдвинет ли против меня его поверенный гражданский иск.
За убийство Фрэнни никто не наказан, и прошло уже не сколько недель после того, как управление окружного прокурора сняло обвинение с Яна. Я сообщила Джо Харрису о признании М., но, что более важно, Ян сам сумел предъявить алиби. В день убийства Фрэнни он ходил с приятелем в поход в Пустыню одиночества, и хотя его друг не мог точно сказать, когда это было, он потом вспомнил, что во второй половине дня они встретили егеря. Чтобы попасть в Пустыню одиночества, нужно получить разрешение, которого у них не было. К счастью, у егеря память оказалась отменная: он задержал их в первый день, как вышел на работу после отпуска, и поэтому вынес лишь устное предупреждение, а не оформил протокол по всей форме. В суматохе ареста ни Ян, ни его друг не вспомнили про этот инцидент, и если бы егерь о них забыл, то Ян до сих пор сидел бы в тюрьме. Тем не менее, хотя он больше не подозреваемый, его репутация все равно подорвана. Я понимаю, что несу личную ответственность за те страдания, которые ему причинила, и очень хотела бы облегчить его боль.
Сегодня я сижу за компьютером и дописываю последний раздел истории Фрэнни, которую начинала с намерением ее опубликовать. Мой письменный отчет, о котором М. ничего не знал, должен был стать последним актом возмездия, изобличить его как убийцу Фрэнни; однако со временем моя работа переросла в нечто большее, вобрав в себя воспоминания и размышления о жизни и смерти моей сестры, о нашем посмертном воссоединении.
Я работаю в течение шести часов, затем делаю перерыв. Из головы у меня не выходит Ян. Мне так много надо ему сказать. Я много раз пыталась вступить с ним в контакт, но он отверг все мои попытки. То, что Ян не хочет иметь со мной ничего общего, конечно, понятно: когда я оставляю сообщения на его автоответчике, он не отвечает на мои звонки, когда пишу ему письма, он на них не реагирует. Я даже просила Мэйзи вмешаться, но Ян ответил, что не желает со мной разговаривать.
К вечеру я решаю проехаться в Сакраменто. Весь день солнце пыталось пробиться сквозь серые тучи, и ему наконец это уда лось. Я выхожу в гараж. Старый «кадиллак» Фрэнни теперь приведен в порядок — его помыли, покрыли воском и отрегулировали, но до сих пор ему была уготована судьба музейного экспоната. Я вставляю ключ зажигания и прогреваю двигатель; его глухое урчание заглушает тяжелые предчувствия, которые переполняют мое сердце. Из выхлопной трубы вырываются седые клубы дыма, растекающиеся вокруг машины.
Я выезжаю из гаража и еду по Росарио, затем сворачиваю влево на Монтгомери. Просигналив, я машу рукой соседу, чьего имени не знаю, — пожилому мужчине в клетчатом пальто, прогуливающему своего пушистого пуделя, — а потом мчусь дальше по улице, чувствуя себя баржей, поднимающейся вверх по течению. Я еще не привыкла к «кадиллаку» — черной сверкающей громаде, и, садясь в эту машину, всегда словно ужималась на несколько дюймов, ощущая себя маленьким ребенком, который смотрит сквозь рулевое колесо, в то время как его ноги едва достают до акселератора. И сейчас «кадиллак» все еще меня подавляет.
Выехав на шоссе номер 80, я еду на восток в вечернем по токе машин. Действительно ли другие водители шарахаются от меня в сторону, или мне это только чудится? Может, я занимаю на шоссе чересчур много места?
Я приоткрываю окно, и в машину врывается холодный воздух: он приводит меня в состояние полной боевой готовности, бодрит, как чашка горячего крепкого кофе.
Я проезжаю мост, затем огибаю Капитолий и, разворошив покрышками бурые опавшие листья, торможу возле дома Яна. Выключенный двигатель долго дребезжит, прежде чем окончательно остановиться. Все это время я сижу за рулем — тяну время. Ветер шевелит ветки дерева над машиной, и на мостовую, кружась, падает еще несколько бурых листьев. Наконец я выхожу из «кадиллака».
Яна нет дома, но с помощью своего ключа, которым пользуюсь всего второй раз, я проникаю внутрь. Прошло уже много времени с тех пор, как мы виделись — кажется, это было в сентябре, перед его арестом. Теперь, сидя на кушетке и дожидаясь Яна, я думаю о том, что скажу ему, когда он войдет. Стены гостиной по-прежнему ослепительно белые и пустые, если не считать гравюры Джорджии О’Киффи. Я закрываю глаза, но коровий череп не исчезает. С чего же начать? Я не та, что была год назад, — это он должен понять в первую очередь. М. знает обо мне гораздо больше — мои тайны, мои слабости, — но только Яну я должна была довериться. Настало время привести мою жизнь в порядок, вновь обрести свободу, которую я столь бездумно вручила М.
Услышав, как поворачивается в замке ключ, я открываю глаза. Дверь распахивается, и в комнату входит Ян. Его тело — большое, сильное — почти загораживает собой дверной проем. На нем серый в полоску гангстерский костюм — тот самый, который я видела, когда мы встречались в последний раз, перед арестом. Костюм измят, пальто расстегнуто и сидит на нем криво. Он захлопывает дверь, делает два шага вперед и только тут замечает меня. На его лице появляется сначала удивление, потом раздражение.
Я поспешно встаю на ноги.
— Знаю, что не должна была сюда приходить, но мне нуж но тебя видеть, и поэтому я здесь.
Ян хмурит брови, его голубые глаза смотрят настороженно.
— Нужно было сначала позвонить.
— Я боялась, что ты не разрешишь мне приезжать. Не думаю, что тебе приятно меня видеть.
— Верни ключ.
Подойдя ко мне, Ян протягивает руку. У него усталый вид, лицо осунулось, плечи поникли. Даже походка, обычно бодрая, энергичная, сейчас кажется вялой и медлительной.
Я снимаю ключ с алюминиевого кольца. На лице Яна боль и недоверие.
