Книга Апрельская ведьма - Майгулль Аксельссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Я выпрямлюсь и заложу руки за спину и откашляюсь, прежде чем продолжать:
— Ты создал меня не совсем уж бездарной. Мне достался зоркий глаз и живой разум. Но почему тогда я не добилась для себя иной жизни, несмотря ни на что? Почему не стала вторым Стивеном Хокингом, всемирно знаменитым ученым? Или на худой конец посредственной студенткой университета? Почему я просто лежала в постели и злилась на трех обокравших меня сестриц, вместо того чтобы продолжать занятия?
Он кивнул бы. Да. Почему?
— А вот почему. Давай вспомним Линчёпинг, то время, когда я была подопытным кроликом нейрохирургов и прилежной идиоткой. О, какой я была прилежной! О, как мне нравилось быть прилежной! Я сияла, как солнце, когда слышала похвалу: «Только посмотрите на прилежную маленькую Дезире, как она сидит в инвалидном кресле в терапии с последним курсовым заданием из центра заочного образования «Хермод» на коленях! Она уже справилась с английским! Она уже написала специальную работу о Томсоне и электроне! Но теперь ей придется отложить книжки, потому что мы заберем ее к неврологам, чтобы пробуравить ей очередную дырку в черепе».
Тут я на него снова посмотрю:
— Знаешь, сколько раз они меня оперировали, о Ты, Всезнающий Великий Насмешник? Лично я не знаю.
Знаю лишь, что сама бесчисленность этих операций казалась мне знаком, что вот-вот найдется какое-то крохотное нервное окончание, в котором корень всех зол, что тогда умелые пальцы и острые лезвия починят его и я смогу после этого такое, о чем не смела и мечтать. Петь. Танцевать. Бегать. Я внутренне готовилась к новой жизни, ради этого я склоняла свою бритую голову над учебными пособиями уже через несколько дней после операции, из-за этого я никогда не жаловалась, что не успевает зажить один шов, как меня забирают из терапии обратно в нейрохирургию — резать по новой. Меня ведь ожидала жизнь.
Я наберу побольше воздуха, чтобы голос не дрогнул.
— И вот наступил день отборочных экзаменов. Представитель «Хермода» явился в отделение собственной персоной и принес мои оценки и белую студенческую фуражку, соседи по палате подарили цветы, а персонал организовал чай с тортом. Явился и кто-то из «Эстгёта-корреспондентен», меня усадили в кресле со всеми цветами, фотограф сделал снимок, а сзади стоял репортер и благостно улыбался... Я была счастлива. Впервые по-настоящему замечена и впервые по-настоящему счастлива. Несколько часов спустя пришел Лундберг.
Тут мне, конечно, придется сглотнуть, не то я вообще не смогу дальше рассказывать.
— Ты, полагаю, помнишь доктора Лундберга. Главного врача. Ну конечно, ты же всеведущ. Тогда тебе известно и то, что он сказал, когда по долгу службы передал мне книгу — экзаменационный подарок. А сказал он, что хочет расщепить мой мозг. Он хотел бы рассечь своим скальпелем мозолистое тело и отделить одно мое полушарие от другого. Это необходимо, говорил он, чтобы эпилепсия не привела в дальнейшем к развитию новых очагов поражения. И это единственное, что они могут для меня сделать, — он надеется, я понимаю, что им не под силу ни вылечить меня, ни восстановить, а только предотвратить дальнейшие патологические изменения. И что операция по рассечению мозга, разумеется, непростая, но это проверенный способ, применяющийся в США начиная с сороковых годов.
И тут я еще больше понижу голос: — Я завяла. Так бывает с утратившими надежду — они увядают. Я прямо чувствовала, как это происходит: словно из меня за эти несколько минут высосали всю кровь и я утратила последние крохи остававшихся у меня сил и твердости. Он хочет расщепить мой мозг! Отделить чувство от разума, буквы от цифр, сознание от подсознания. Он хочет лишить меня личности во избежание новых патологических изменений. Я отложила в сторону его подарок и, взглянув на Лундберга, вспомнила, что он никогда ничего мне не обещал, что я сама себя обманывала. Больше это не повторится. На что мне, собственно, надеяться? Что я буду петь? Танцевать? Бегать? Нет. Работа в архиве, если повезет. Четыре или шесть часов в день в инвалидном кресле в пыльных лабиринтах библиотечных фондов. А если не повезет, то вечная участь безработной. Оснований предполагать, что в будущем мне вдруг повезет, не много. И я собрала всю оставшуюся во мне кровь, последние остатки сил в единое слово: «Нет!» Он не расщепит мне мозг. Я не позволю.
Тут я снова посмотрю в глаза Великому Насмешнику:
— Я была готова сдаться. Умереть. Я перестала говорить и читать, перестала есть и пить, я вопила от ужаса, едва завидев нейрохирурга. Так я стала непригодной для изучения, и ландстинг перевел меня в Вад-стену, где уход попроще, но зато подешевле. И жизнь сделала резкий поворот: на моем пути явился Хубертссон, и мне открылось, что я — нечто большее, чем мне казалось раньше. Душа обрела крылья, если простишь мне столь банальную метафору...
Великий Насмешник хмыкнет. Ближе к делу!
— Больше мне нечего сказать. Мне пришлось стать его пациенткой, чтобы иметь возможность быть с ним рядом. Я летала по ночам, а днем неподвижно лежала в постели и полагала, что этого довольно. Потому и не стала дальше учиться, потому я так и не сделалась вторым Стивеном Хокингом.
Тут я улыбнусь и покажу свой последний фокус: из складки моего савана я достану четвертый шар — золотую сияющую сферу, больше трех других, вместе взятых.
— Смотри, — скажу я, — наклонись-ка ко мне и вглядись в мой шар! Я кладу его на другую чашу весов — сможет он перевесить мои грехи?
Тут я выпущу шар, и он покатится с ладони вниз, на чашу весов, сверкая и переливаясь, и еще прежде чем он ее достигнет, станет ясно, что он тяжелее всех звезд Великого Насмешника.
— Смотри, — скажу я, — смотри, как прогибаются весы под тяжестью моего шара, как металлическая чаша едва не трескается...
Великий Насмешник наклонится и протянет ко мне свою державную длань, и ступлю в нее, полная трепета — но и решимости. И медленно поплыву я по небесам, пока Божья рука не поднесет меня к самому Божьему лику. Пока я не услышу его ответа:
— Я знаю, — скажет он. — Ты любила.
Черстин Первая и Ульрика опять у меня, я их вижу сквозь полузакрытые веки. Но такими я их никогда еще не видела. Волосы Черстин Первой взъерошены, Ульрика нервничает, и глаза у нее блестят. Они подымают изголовье моей кровати еще выше и, приподняв меня, разглаживают подо мной простыню и ночную рубашку. Замечательно. Складки могут стать орудием пытки, когда приходится лежать на них часами.
— Дезире, — говорит Черстин Первая совсем непохожим, каким-то совсем не своим, глубоким голосом. — Дезире! Ты меня слышишь?
Я открываю глаза и смотрю на нее.
— Я не могу найти Хубертссона. Я звонила и в поликлинику, и домой, но его нигде нет. Хочешь, я пока позову доктора Вульф?
Нет. Этого я не хочу. Насчет нее у меня другие планы. Я закрываю глаза и едва поворачиваю голову. И впервые Черстин Первая признает, что умеет отличать осознанные движения от спазмов.
— Ты хочешь подождать Хубертссона? Хорошо. Я буду снова ему звонить. Обещаю. Если до конца дня не дозвонюсь, то попрошу Черстин Вторую. О'кей?
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Апрельская ведьма - Майгулль Аксельссон», после закрытия браузера.