Тетя Мейбл ради нашего приезда приготовила салат не по сезону — от одного вида круглых листьев латука и бледно-зеленых, как лед, огурцов пробегает дрожь, и я говорю доктору Херцмарк: «Мы ели салат из языка», смеюсь и рассказываю ей про Джиллиан — как та вгрызлась в ломоть холодного языка, только что нарезанного тетей Мейбл. Тетя Мейбл сама приготовила формованный говяжий язык в желе ради нашего приезда. Джиллиан откусывает огромный кусок (думаю, в прошлой жизни она умерла от голода) и говорит Банти: «Почему ты это не готовишь? Оно вкусное» — и, глядя, как тетя Мейбл отрезает еще кусок, спрашивает: «А что это?», и тетя Мейбл улыбается: «Язык, Джиллиан».
Джиллиан едва заметно хмурит лоб, переваривая эту информацию, и повторяет про себя: «Язык», и еще раз, уже менее уверенно: «Язык», пробуя это слово собственным языком, касающимся нёба, а затем кладет нож и вилку и смотрит неподвижным взглядом на половинку помидора у себя на тарелке. Патриция жестоко хохочет при виде расстройства Джиллиан, и Перл подхватывает, хоть и не понимает, над чем смеется Патриция. Перл любит смеяться, она вся — легкость и солнечный свет, негатив моей задумчивой мрачности. «Достаточно!» — говорит Банти — смех ее раздражает, бередит какую-то глубокую, незажившую часть души.
— Можете поиграть в снегу после обеда, — говорит Джордж. — Мы захватили с собой ваши резиновые сапожки, они в багажнике.
— И мы сделаем большого снеговика, да? — восторженно спрашивает Перл, и дядя Том смеется:
— Можете взять угольки из совка — для глаз.
* * *
— Хватит, — отрывисто говорю я доктору Херцмарк.
У меня что-то рвется в душе, когда я так ясно вижу Перл мысленным взором, но знаю, что она недосягаема.
— В другой раз, Руби, — говорит доктор Херцмарк и предлагает мне кусочек тоффи, отколотый от большого кирпича.
Я держу осколок тоффи против света, и солнце просвечивает его, как янтарь, и запах клубники сопровождает меня всю дорогу до дома.
* * *
Банти и тетя Мейбл облачают нас в пальтишки, шарфы и варежки. У нас с Перл вязаные шерстяные чепчики — у меня красный, у нее голубой, оба с белыми помпонами. Перл так радуется снегу, что нетерпеливо загребает ногами и никак не может стоять спокойно, когда ей надевают сапожки. «Стой спокойно, Перл!» — говорит Банти, неловко надвигая ей на ногу сапог. В конце концов Банти решает, что на нас уже достаточно одежды, тетя Мейбл открывает заднюю дверь, и мы цепочкой выходим на холод — наши голоса звенят, как колокольчики, в прозрачном воздухе.
— Смотрите не подходите к утиному пруду! — кричит тетя Мейбл, пока мы скачем по непорочной снежной пелене поля, и ее слова эхом отдаются в бескрайней белизне.
* * *
— Хватит.
— Тогда в другой раз, — улыбается доктор Херцмарк. — Ты видела новости, с танками в Праге?
— Да, это ужасно, — соглашаюсь я, жуя сливочную помадку.
С крыши фабрики Роунтри звучит сирена, мы обе подскакиваем, но доктор Херцмарк говорит:
— Это просто учебная пожарная тревога.
* * *
Тетя Мейбл с тем же успехом могла сказать: «Идите прямо к утиному пруду», потому что, едва оказавшись в поле, мы сразу же направляемся туда. Это большой пруд, где живут все утки и гуси тети Мейбл. Весной мы уже держали в руках маленьких, желтых, как желток, утят и привозили домой большие голубые утиные яйца, такие красивые с виду и такие гадкие на вкус. Но мы еще не видели утиный пруд зимой и на миг замираем в изумленном молчании, таким волшебным он нам представляется: ледяной пейзаж сверкает белизной, а заснеженные деревья на островке посреди пруда, кажется, зазвенят, только дотронься до них, как в сказке про фей. Пруд так полон зимней водой, что она выплеснулась на поле, и местами на берегах сквозь прозрачный стеклянистый лед видна зеленая трава.
Несколько гусей идут вперевалочку по краю пруда, и одна-две утки плавают ленивыми кругами, перемешивая кашу из снежных кристаллов, чтобы не замерзла. Но большинство уток столпились на островке и при виде нас поднимают суматоху, крякая и хлопая крыльями.
— Ой, почему мы не захватили хлеба! — страдает Патриция.
Джиллиан обнаруживает прочный лед на дальнем конце пруда и в восторге топает по нему ногой, как сумасшедший диснеевский кролик.
— Осторожно, Джиллиан! — предупреждает Патриция и убредает прочь, следуя за парой уток, гуляющих вокруг пруда.
Перл бежит за Джиллиан и прыгает на берегу, глядя, как та совершает чудо — шествует по воде. Джиллиан уже почти дошла до острова, но тут лед угрожающе трещит и чуть-чуть двигается, так что становится видно, где он утончается и снова становится жидким благодаря марафонскому заплыву уток. Перл уже встала обеими ногами на лед, и Джиллиан хохочет и кричит ей:
— Давай! Давай! Не трусь! Трусиха! Бояка, бояка, дохлая собака!
Джиллиан знает: лучший способ заставить Перл что-либо сделать — это подначка. Я кричу Перл, чтобы она вернулась, но Джиллиан в ярости вопит:
— Заткнись! Что ты как маленькая!
Я дико озираюсь в поисках Патриции, но она скрылась в рощице заиндевелых деревьев и пропала из виду. Перл уже прошла почти полпути по льду, и я явственно вижу, как он качается — похоже на перекидные качели, и я начинаю плакать. Все это время Джиллиан не переставая кричит:
— Давай, Перл! Давай!
И вдруг лед, на котором стоит Перл, кренится, и я в ужасе смотрю, как она просто соскальзывает вниз, словно едет с горки, и погружается в воду, очень медленно, сначала ногами, потом вся, и ее тело изворачивается так, что она оказывается лицом ко мне, и последнее, что я вижу, — ее лицо, вытянутое от страха, и последние в ее жизни слова — до того, как ее поглощает черная вода, — повисают в морозном воздухе ледяными кристаллами и висят еще долго после того, как исчезает белый помпончик шапки.
Я ничего не могу поделать, только стою с разинутым ртом, из которого исходит длинный, непрерывный истерический вопль. Я осознаю вылетающий из меня жуткий вой и крики Джиллиан на островке — она велит Патриции бежать скорее — и вижу саму Патрицию, которая бежит к нам вокруг пруда, но, несмотря на всю эту какофонию, к которой теперь присоединились еще и гуси, я слышу только слова Перл, которые просверлили мне голову и теперь мечутся внутри жутким рикошетящим эхом: «Руби, помоги! Руби, помоги!»
Патриция ныряет в воду и почти сразу же выныривает, давясь холодной водой, с головой, облепленной мокрыми волосами, но, проморгавшись, усилием воли снова странной амфибией скользит под воду. Шум уже услышали не только в домике дяди Тома, но и на соседней ферме, и люди бегут, как мне кажется, со всех сторон, пятная и меся когда-то чистый белый снег. Кто-то вытаскивает из воды синюю дрожащую Патрицию, заворачивает в грубую грязную куртку и уносит, а один из батраков с фермы уверенно входит в воду, но почти сразу же испуганно ахает и дальше уже движется вплавь — так сильно поднялся уровень пруда.
