Однажды в голове ее словно щелкнуло, и проявилась полностью оперившаяся мысль, как будто ожидавшая, пока ее заметят. Не следует ли допустить, что та сокрушающая боль, то всеобъемлющее горе, когда кажется, что сердце вот-вот лопнет — что это то же самое, что ощущает некормленый младенец, желающий очутиться в объятиях матери. Ведь человеческий детеныш — не просто мешок, ждущий, чтобы его наполнили молоком и согрели в объятиях. Нет, он жаждет большего, он страдает от отсутствия того, что хранится в его памяти, он хочет вернуться в то место, которое покинул, и когда желудок начинает вопить, требуя молока, он будит ту более глубинную потребность возврата в самое уютное, самое безопасное место, в утробу матери. И маленькая девочка, как будто очнувшись во время игры, вдруг вскидывает взгляд, видит пламенеющее закатом небо, полное печали, и простирает руки к утраченному великолепию, и плачет от безвозвратности утраченного, вечная изгнанница…
Влюбиться — означает вспомнить, что ты в изгнании, и поэтому страдалец не ищет исцеления, даже когда вопит, что не может выносить этих мучений, не вытерпит более этой пустыни.
Другая мысль, возможно, более практического плана. Когда Купидон посылает стрелы (не цветы, не поцелуи) в стариков, вводя их во всякого рода тяжкие расстройства, цель его — очистить сцену от исполнителей, подвергающихся опасности зажиться на этом свете, расчистить дорогу для новых, посвежее.
С кем же Сара делилась этими мыслями? Со Стивеном, хотя сознавала, что ощущение его присутствия вблизи, чуть ли не в самой себе, чуть ли не в качестве второго «я» — лишь отзвук насущной потребности. От Стивена до нее доходило то, чем он был в дни их дружбы, до того, как оседлали его демоны, до того, как бросился на него пес-убийца с телка величиной.
О Билле Сара вовсе не вспоминала, потому что не хотела на себя злиться. Кроме того, чувство к Биллу казалось теперь совершеннейшей чушью. Соплячок, намного младше себя самого, нестабильный, непредсказуемый, хотя и зачарованный Жюли, как и все они, включая и Сару. Билл не был самим собой, он вообще никем не был, как будто и не существовало его вовсе.
О Генри — да, о нем она вспоминала, но лишь вне повседневности, лишь там, где они в случае встречи сразу возобновили бы прерванный разговор. Надо заметить, что Сара принимала все меры к тому, чтобы встреча эта не состоялась.
Находилось место и для маленького Хэла, ее братика той поры, когда любовь к нему казалась единственной возможной формой любви.
Теперешний Хэл взял обыкновение без предуведомления заявляться к ней по вечерам.
— Но, Хэл, неужели трудно позвонить?
Он тяжко опускался в кресло, которое Сара отвела для посетителей, излучая недовольство ею и всем окружающим миром. Если сестра оказывалась занята, он непременно спрашивал:
— Чем занята?
Она отвечала, непременно улыбаясь, ибо Хэла обязательно нужно было смягчать улыбкой, юмором.
— Письма пишу. — Или: — Читаю. — Или: — Обдумываю одну театральную проблему.
В этом случае брат обиженно изрекал:
— Не смею занимать ваше драгоценное время. — И удалялся.
Если же Хэл оставался, Сара, глядя на него, видела своего маленького братика в слюнявчике, сидящим в высоком стульчике, мягко поводящим пухлыми ручками с растопыренными пальчиками, — этакое уверенное и самодовольное любимое дитятко.
— Послушай, Сара, почему бы нам с тобой не переехать жить во Францию?
— Нет, Хэл, меня вполне устраивает Лондон.
Бриони и Нелл снова подружились с матерью и сестрой, которая, впрочем, редко бывает дома. Энн сообщила, что Хэл приезжал к ним в больницу, якобы у него возникла необходимость посетить заведующего отделением физиотерапии, и, в зависимости от развития событий, она им, возможно, снова займется.
— Неплохие перспективы, — сказала Саре Нелл. — Отец сказал, что на недельку уедет. И, кажется, возьмет маму с собой.
— Ты там его не слишком балуй, тетя Сара, — добавила Бриони, — не то мы не сумеем в случае чего женить его снова.
