ожесточённые бои с остатками франкфуртско-губенской группировки. Они будут расчленены на отдельные группы, потеряют связь между собой и вынуждены будут в массовом порядке сдаваться в плен нашим войскам.
– И каким вы, генерал, видите результат боёв за 30 апреля? – поинтересовался Сталин. – Рассматривал ли этот вопрос Генштаб? Как вы мне его объясните?
– Берлинскую группировку противника мы расчленим на четыре изолированные группы, так как нам достоверно известно, что управление её частями парализовано. По данному докладу, товарищ Сталин, у меня всё!
– Всё, так всё! Я вас не задерживаю, генерал! Идите к себе, работайте!
* * *
Ганс Раттенхубер бодрствовал всю ночь и проснулся лишь около пяти часов дня от нехорошего предчувствия. Он встал и сразу же отправился на обход постов личной охраны фюрера. Убедившись в том, что всё нормально, он пришёл в приёмную Гитлера. И ощутил запах горького миндаля. Не сразу поняв его источник, он заметил, как ему навстречу поднялся криминал-инспектор Хёгль. Представитель Мюллера в бункере.
– Ганс! – с волнением произнёс он. – Наш фюрер… покончил с собой.
– Как?!
– Линге пришлось выполнить самый тяжёлый приказ фюрера.
– Покончил с собой?! Фюрер?! – от ужаса начальник охраны округлил глаза. – Да, а при чём тут Линге?
– Вы же знаете, он камердинер фюрера.
– Откуда этот запах, Петер? И какой тяжёлый приказ фюрера выполнил Линге?
Но Хёгль не успел ответить, так как в приёмную вошёл сам виновник таких расспросов. Внимание к нему двоих мужчин привлекли его глаза – бессмысленные, бездумные, ничего не выражающие и казавшиеся остекленевшими.
– Гитлер мёртв! – тихо, почти шёпотом, произнёс Линге.
– Это был тот самый тяжёлый приказ, который ты выполнил? – задал ему вопрос Хёгль.
– Да, конечно.
– Какой ты тяжёлый приказ выполнил? – из уст Раттенхубера этот вопрос прозвучал несколько раз.
Не в силах ответить что-либо вразумительное, Линге покинул их.
– Линге имел приказ от Гитлера войти в его комнату через десять минут после принятия яда, – объяснил Хёгль. – Фюрер боялся, что яд не подействует, и тогда… он приказал Линге пристрелить его.
– И он стрелял?! – вопросил ошеломленный Раттенхубер. – Линге стрелял в фюрера?!
Раттенхубер, вне себя от невероятного известия об убийстве слугой своего хозяина, покинул приёмную и поднялся из бункера наверх. Глоток свежего воздуха помог привести его в осознание того, что произошло в его отсутствие.
* * *
– Что будем делать, Мартин? – вопрос в устах Геббельса для Бормана прозвучал логично.
– Фюрер ушёл от нас, Йозеф! – трагично произнёс Борман. – Я отправил гросс-адмиралу Дёницу телеграмму, в которой извещаю его о том, что он официально стал преемником фюрера. Письменное подтверждение об этом уже в пути. Отныне Дёниц, согласно воле фюрера, обладает полномочиями принимать любые меры, которые требует ситуация. В ответ Дёниц прислал свою телеграмму, где говорит о том, что его преданность фюреру безгранична и он сделает всё возможное для того, чтобы спасти его в Берлине. И, что немаловажно, продолжит эту войну до конца, достойного германского народа. Но он не может приехать в Берлин и руководить рейхом. Русские взяли столицу в штальринг – стальное кольцо. Вы – рейхсканцлер, а я – министр партии, а по старой иерархии – наследник фюрера в НСДАП. Пора менять политику рейха, Геббельс! Старая тактика со смертью фюрера полностью исчерпала себя.
– Но как, партайгеноссе Борман?!
Новоявленный нацистский фюрер тяжело посмотрел на Геббельса, подумав про себя: «Боже мой! Видел бы Адольф твоё паническое выражение лица, доктор Геббельс, но он в бегах. Напоследок и Мюллер учудил, дурак, перегнул палку. Когда сжигали двойника, он заметил у забора, что находился у стены МИДа, двух гражданских. Поляки. Они случайно там появились и могли, останься они в живых, разболтать о том, что увидели. И приказал Зигфриду застрелить их как ненужных свидетелей. Опять кровь! Когда же весь этот кошмар кончится?! А насчёт Геббельса фюрер был прав. И это глава правительства? Нет! Он скорее подходит для роли пропагандиста, но политик из него никакой. Но у него есть плюсы. Его аргументы могут убедительно подействовать на Сталина. Пора тебе, фюрер Борман, напомнить ему о его письме фюреру, что он настрочил для него в 1944 году!».
Борман, как никто другой в бункере, понимал, что наступил решающий момент, когда в целях операции прикрытия ему следовало бы прагматично использовать давние идеи Геббельса о возможности переговоров с русскими. О своём же намерении прорваться из Берлина он не поставил в известность Геббельса. И ему надо было сказать это так, чтобы новый рейхсканцлер проникся важностью своего намерения и не заподозрил подвоха. Кашлянув в кулак и устремив на Геббельса взгляд, Борман произнёс: – Очень просто, доктор! Напрягите свои извилины. Неужели в этот тяжёлый для Германии час новый рейхсканцлер не найдёт выхода из катастрофы? Я мало в это верю, но как старый товарищ по партии напомню вам, Йозеф, что в прошлом году в письме фюреру вы были более искренни, нежели после его героической кончины.
– Ну, конечно же, Мартин! – лицо Геббельса просветлело. – Ты гений, а я не настолько ещё глуп, чтобы заканчивать жизнь самоубийством. Конечно. Сталин кажется мне бóльшим реалистом, чем англо-американские безумцы. В тяжелейших условиях он мобилизовал свой народ на борьбу с нами.
– Я давно об этом знал, Йозеф, но, кажется, наступил момент истины, и он настоятельно требует от вас изложить
