может отразить эту идею с помощью логического противопоставления; разум же, превзошедший самого себя, свободен от противопоставлений».
В одной из Святых Книг, в «Книге 418», отождествление с неделимой точкой, Хадит, и священный брак раскрываются во всей своей символической полноте: «Вместо креста — неделимая точка, у которой нет ни сторон, ни частей, ни размера. На самом деле, у нее нет месторасположения, ибо она — вне пространства. Она не существует во времени, ибо она — вне Времени. Нет у нее ни причины, ни следствия, поскольку ее Вселенная бесконечна во всех отношениях, и нам не дано это понять».
Образ точки опять неразрывно связан с взаимодействием с Вселенной как с женским началом:
1 Великая богиня, которая изгибается над Вселенной, — моя владычица; я — крылатый шар на ее сердце.
2. Я все время уменьшаюсь, тогда как она все время расширяется.
3. В конечном итоге это — всецело одно.
4. Наша любовь породила Отца и Создателя всех вещей.
Для человека, не имеющего мистического опыта, эти слова будут абсолютно непонятны. Тем не менее, они полностью соотносимы с физикой, ибо доминирующая гипотеза заключается в том, что всё бытие было создано из точки, так же дело обстоит и с психологией.
В своем итоговом труде «Таинство воссоединения» отдельную главу Юнг посвятил богу как точке, а также теме взаимодействия мужского и женского начала в божественной сизигии: «В согласии с гностическими аллюзиями он утверждал, что Бог-Отец съежился до размеров маленькой точки из-за постоянного извержения своего семени. Семя у него забирала «космическая блудница».
Юнг утверждает, что именно точка «символизирует свет и огонь, а так же божество, поскольку свет есть образ божий или пример божества». Этот архетип столь жизнеспособен, что и поныне в сочинениях некоторых поэтов, переживших сильный мистический экстаз, свое единство с богом уподобляется «точке в нуле».
Царь и Царица
Трансформация царя — один из самых популярных мотивов в алхимии. В «Мистерии объединения» Юнг уделил этому мотиву треть повествования. Краткое изложение этого мотива таково — старый царь оказывается болен и обессилен. Чтобы воскреснуть, он должен быть убит, расчленен и вновь собран или совершить инцест, в результате которого мать примет его внутрь и родит заново. Другим образом инцеста является растворение в водах бассейна.
Образ царя имеет важное значение в символизме Телемы, но здесь я воздержусь от каких-либо комментариев, поскольку на это существует недвусмысленный запрет, и просто приведу цитату из Книги Закона:
Не раздумывай, о царь, над той ложью, Что Ты Должен Умереть; воистину ты не умрёшь, но будешь жить. Пусть теперь станет понятно: если распадётся тело Царя, он вовеки пребудет в чистом экстазе. Нюит! Хадит! Ра-Гор-Куит! Солнце, Сила и Ясность Взора, Свет — это для слуг Звезды и Змея.
Юнг рассматривает образ царя как частичный психологический эквивалент солнцу, а его смерть в водах матери или в бассейне Меркурия — как закат и путешествие солнца в Страну Мертвых. Однако подобие не означает тождественность, ибо символы, при их связи друг с другом, имеют и свою индивидуальность. Юнг поясняет тонкое отличие Царя от солнца следующим образом: «Солнце — это обычный свет природы, но царь, доминанта, вводит человеческий элемент и приближает человека к Солнцу или солнце к человеку». То есть Царь — это тот, кто установил связь с Самостью, или, иначе говоря, добился знания и собеседования с САХ и обрел тайну Солнечного Гнозиса.
В «Таинстве воссоединения» эго должно быть уподоблено царю, а бессознательное — царице, в которой должно произойти обновление и воскрешение. К тому же образ царя (помазанника) указывает на особого рода внутреннюю избранность того, чья судьба — осуществить Великое Делание. Для остальных вход в воды бессознательного будет означать сумасшествие и смерть.
Эта идея избранности подчеркнута в алхимии особо, ибо она называется «царским искусством». Алхимик является избранным «помазанником» бессознательного на совершение трансформации, и этот аристократизм всегда надо иметь в виду.
Юнг пишет о мистерии царя: «Для того, чтобы войти в царствие божие, царь должен трансформировать себя в теле своей матери (прима материя) и вернуться в темное первозданное состояние, которое алхимики называли хаосом. В этой масса компуса элементы находятся в конфликте друг с другом, а все связи разорваны. Распад — предварительное условие искупления. Участник мистерии должен был пережить фигуральную смерть, чтобы достичь трансформации».
Эта трансформация тесно связана с образом богини-матери, сестры, любовницы, в утробе которой растворяется царь. Более того, этот образ отсылает нас к той самой Чаше Бабалон, которая появляется в Апокалипсисе и в которую все святые должны излить свою кровь. В процитированном отрывке связь с Бабалон звучит так:
Тем временем она (Венера) павлина мясо поедает,
Вкусное блюдо, кровью зеленого льва запивает.
Которое Меркурий — копьеносец страстный,
Принес в чаше золотой вавилонской, прекрасной.
Вавилонская прекрасная чаша — слишком однозначный символ, который даже не нуждается в каких-либо комментариях — для этого следовало бы целиком привести Книгу 156 Алистера Кроули. Юнг комментирует этот отрывок весьма недвусмысленно: «Блудница — хорошо известная фигура в алхимии. Она характеризует таинственную субстанцию в её первоначальном, «хаотическом», материнском состоянии. Хаос — подобен матери всех металлов. Его так же называют «нашей луной», перед тем как царская диадема извлекается из «менструации нашей блудницы». То есть перед тем, как царь вновь рождается «луной-матерью». Эта благородная блудница Венера облачена в яркое одеяние. Цвет этого одеяния отливает красным. Благородство Венеры проистекает из того факта, что она является царицей, целомудренной невестой царя».
Пожалуйста, обратите внимание, насколько символизм оказывается родственен. Великая Богиня, одновременно Святая и Блудница, в чашу которой отдает свою жизнь царь, то есть посвященный в высочайший гнозис. Именно через неё он обретает смерть, растворение и новое рождение. Это обстоятельство и является высшей целью телемита, и связано оно с символикой пересечения пропасти, изливанием всей крови в чашу Бабалон и с новым рождением от неё в чаше Грааля.
Отношение Юнга к изначальному образу Блудницы из Апокалипсиса поразительным образом переплетается с позицией Кроули: Юнг отождествляет её не со злом и пороком, а с архетипической идеей жизни как таковой, что видно из процитированного далее отрывка: «Ибо уничтожение Вавилонской блудницы в финале апокалипсиса есть уничтожение ЖИЗНИ ВООБЩЕ» (Юнг, «Ответ Иову»).
Дело в том, что изгнание земного и эротического элемента из божественной целостности вызвало к жизни колоссальный общекультурный невроз, который Юнг называл диссоциацией. Именно это слово Юнг применял к Иоанну-Богослову, тогда как Кроули считал Апокалипсис «результатом низкого
