разобрал, разбортовал колёса, снял всю оббивку, оставил почти голый кузов. Где? А может, это вообще просто дядюшкина фантазия? Мало того, что рассказ выглядит неправдоподобным, так ещё и автор её имеет репутацию человека с воспалённым воображением. Откуда он вообще мог знать этого Боцмана?
— Но почему тогда Парус охотится за Чебурашкой?
— Да вот хрен его знает. Не знаю…
Я снимаю трубку и начинаю крутить диск.
— Алло, — раздаётся на том конце провода.
— Вик, привет, — говорю я и замечаю, что Катя хмурится и поджимает губы. — Чего? Погоди это я не тебе…
— Ничего, — мотает она головой.
— Ты с кем там? — спрашивает Вика.
— С Катей. Она тебе привет передаёт. Слушай. У тебя отец во сколько с работы придёт сегодня?
— Да откуда же мне знать? Ближе к вечеру.
— Можешь мне позвонить, когда он появится?
— Ну… ладно. Ты только за этим звонил?
— В принципе да, — говорю я.
— Понятно… Ладно, бывай тогда.
Она отключается.
— Проходи, Кать, ты чего у порога стоишь?
— Нет, я пойду, у меня дела ещё. Просто я как этот рассказ прочитала, решила сразу тебе его показать. Вот и всё…
— Вот и всё… — задумчиво повторяю я…
Примерно через час звонит Вика, и я иду к ней домой. Ну, не к ней, а к её тяте.
— Иван Денисович, здрасьте. Есть пять минуток? Мне с вами поговорить надо.
Он долго смотрит на меня своим фирменным высокомерно-агрессивным взглядом, а потом кивает в сторону кухни:
— Ну, пойдём.
Он великодушно наливает мне чай и садится напротив.
— Говори.
— Мне надо встретиться с Парусом. Помогите свидание устроить.
— Зачем?
Хороший вопрос… Кое-что уточнить надо…
— Да, понимаете, — объясняю я, — не даёт мне покоя эта икона… И вообще, хочу узнать, как дядя умер.
— Херово он умер, — мрачно говорит Хаблюк. — Я тебе сейчас кое-что скажу, но это чисто между нами. Ты понял? Не вздумай родичам своим сказать. Вообще никому. Ясно тебе? Чего, Вика⁈
Он бросает взгляд мне за спину, и я оборачиваюсь. В дверях стоит Вика в домашнем халате. Редкое зрелище, надо сказать. И редкое, и редкостное, да ещё и волнующее.
— Чаю хотела с вами попить. Мама пирожные купила.
— Какие пирожные! Ты на диете! Иди, дай нам поговорить две минуты!
Вика немного обалдевает от такого отпора и, подняв брови, растворяется в коридоре.
— Ну, ладно… Говорите, пожалуйста…
— Короче, ты понял? — снова обращается ко мне Хаблюк.
Он встаёт, подходит к двери и закрывает.
— Не дадут, мля, поговорить спокойно.
Чего он сказать-то хочет?
— Короче, — продолжает он, возвращаясь за стол и понижая голос. — Приплыл твой дядя Витя. Он подменил заключение судмедэксперта на дядьку твоего. Только, чтоб никому не вздумал брякнуть!
— Никому, само собой. Могила. А вы точно знаете?
Хаблюк с царственным видом откидывается на спинку стула. И по лицу его чуть ли не титры бегут: «я знаю всё» и «я, реально крутой чувак». Ну, что же, чувство собственной важности можно и подогреть немного. Почему не сделать человеку приятное?
— Иван Денисович, вы офигенно крутой! — качаю я головой. — Похоже, вы реально всё можете!
Как Супермен и Спайдермен.
— Да ладно, чё там, — скромно пожимает он плечами. — Короче, помелом своим не маши нигде, жди, когда официально доведут. Но между нами я тебе сообщаю. На теле покойного были множественные гематомы. То есть этот Парус его избил. И у того, похоже, не выдержало сердце. От испуга могло случиться, понимаешь?
— Капец…
— Вот именно.
— То есть… Выходит этот Парус выбивал из него какую-то информацию? Так что ли?
— Выходит… А Витя Шерстяной покрывал. А может, и сам навёл. Он знаком был с дядькой твоим?
— Не знаю… Вряд ли… А Витю арестовали или что там?
— Нет ещё, поэтому я и сказал, что данные секретные. Но самое главное не это.
— А что?
— Что? — качает он головой. — Да вот, есть ещё кое-что. Парус, бл*дь, свалил, вот что!
Он сообщает мне это и внимательно следит за моей реакцией. То есть насколько я охренею.
— Как это «свалил»? — охреневаю я.
— Вот и я говорю, как это? Свалил, дёрнул, ноги сделал. Сбежал, короче. Скок-поскок. Наверное, Витя твой и организовал. Так что его сейчас будут с поличным брать. И, если что, я тебе точно ничего не говорил. Не знаю, откуда ты эту информацию взял. Ты понял?
— Да понял-понял. Чё делать-то?
— Делать? — чуть покачивая головой и в упор глядя на меня, повторяет он. — Язык засунуть в жопу и сидеть молча, вот что делать. Ты понял меня? Но будь на стрёме. Я не думаю, что он к тебе первым делом кинется, конечно… Хотя, кто их разберёт.
— А может, — прищуриваюсь я, — попробуем его на живца взять?
— Ну ты Чебурашка, в натуре! Я тебе что только что сказал? Ты вообще русский язык понимаешь? Сиди и не дёргайся!
Ёпэрэсэтэ… Сидеть и не дёргаться, я думаю, не получится… Если он сунется ко мне, то что же его будет интересовать? Вот вопрос так вопрос. Не машина ли случайно? Надо её срочно перегнать в другое, безопасное место. А для этого… Для этого колёса хотя бы нужно поставить.
От Хаблюка я несусь прямо в гараж и пропадаю там в течение нескольких дней в перерывах между школой и тренировками. А в школе, между прочим, происходит кое-что интересное. Народ не забыл. Народ ждёт. И чем ближе день боя, тем он, народ то есть, сильнее оживляется и волнуется.
В спортзале появляется стенд с моей и Черепановской фотографиями. Вырезанные в виде овалов они оказываются приклеенными на лист ватмана. Под моей фоткой написано: «Чебурашка», а под фоткой Цепа — «Цепень». Сначала кто-то приписал в начале букву «Б» и получилось «Б. Цепень», но потом «Б» густо заштриховали ручкой. Возможно, даже он сам
