их и застал разгневанный папа Персиваль. Его расправа была быстрой и без рассуждений — если занимаются сексом, значит взрослые и отвечать должны так же, по-взрослому. Круцио за Круцио, серия ударов Секо, Чары кнута… Он просто обезумел при виде маленькой изнасилованной дочери, окровавленной, заплаканной, с переломанными пальчиками. И чихать на то, что от кровопотери скончался Родерик МакБрайд, а двое других остались идиотами в инвалидных колясках. Зачем напал? Не знаю, не помню, выпимши был.
Стук молотка и вердикт судьи:
— Приговорен к пожизненному заключению в тюрьме Азкабан.
Маленькая Ариана Дамблдор тоже стала идиоткой. Боялась света, боялась травы, боялась магии. От света пряталась под кроватью, в шкафу и в чулане. Подышать свежим воздухом соглашалась только ночью, при свете полумесяца. На траву старалась не наступать, её детская психика не смогла принять тот факт, что мягкой травой нельзя причинить такую невозможно сильную боль. Она знала точно — можно. Случайный порез об осоку в пруду убедил её в этом постулате окончательно. Магия… вот её она теперь боялась больше всего. Мама ей с детства твердила, что магия всесильна, что она будет могущественной колдуньей, но именно магия ей навредила, и более того — она её не защитила. Не защитила, не спасла, когда напали трое мальчишек. А самое страшное, именно магией любимый папа убил того мальчика. Отцовский рев «Круцио», «Секо» оглушал, кричали мальчишки, извиваясь от боли, а на коже появлялись глубокие раны, нанесенные невидимым ножом. И фоном — свист незримого кнута. Её детский приговор ясен и тверд: магия — это страшно.
После того как отец скончался в тюрьме, Аберфорт понял, что ненавидит судей и магглов.
Кендра осталась одна с тремя детьми: сыновьями-студентами и чокнутой дочкой. Дочкой, которая боялась солнечного света, травы и магии. И если первых двух вещей она более-менее могла избежать: от света спрятаться в темном чулане, а траву, любую, просто обойти стороной; то с магией всё было сложней, она всегда была при ней. Почему она боялась света? Потому что свет — это боль. Обжигающая боль от прикладываемых к её коже крапивы и терна, она ослепляла до белых кругов перед глазами. С тех пор и повелось, ожог — свет — боль. Всё взаимосвязано, как видите. Никто не поймет, как устроено сердце матери, вместо того, чтобы упечь потенциально опасную дочь в клинику св. Мунго, Кендра предпочитала подвергать свою жизнь ежеминутной опасности. И даже более того, сделала попытки приучить сумасшедшую к свету или траве. Ну и вошла однажды к дочке в комнату вечером с букетиком безобидных фиалок, фиолетово-розовых, как цветки шиповника. И только боги с мерлинами ведают, что включилось в голове у дурочки… но так или иначе, а стихийный всплеск дикой магии вышвырнул Кендру вон из комнаты на лестничную площадку… а перила были низкими, второй этаж высоким, а шея — хрупкой.
Похороны папы, похороны мамы, кто следующий? Эта циничная мысль сама собой возникла в голове Аберфорта, и на всякий случай он предположил — я. Потому что его сиятельство Альбус собирался в кругосветное путешествие с дражайшим другом Гелли. Но у Ала хватило совести отказаться от странствий и остаться дома с младшими братом и сестрой. Хотя… лучше бы поехал! Потому что самовлюбленный и эгоистичный Гелли не оценил такого самопожертвования. И вперся к ним качать права и уламывать Ала на кругосветку. Дело было вечером, делать было нечего… привлеченные шумным спором, в гостиную спустились Ариана и Аберфорт. Красавчик Геллерт эмоционально втолковывал равнодушному Альбусу:
— Да пойми ты, Ал, второго такого шанса может не представиться! Мы должны поехать, мы должны стать первыми!
— Не хочу… — лениво буркает Альбус.
— Да почему?! Его идеи уникальны! Мы прославимся!
— Дурак твой Гитлер! — неосторожно восклицает Альбус.
— Ты… охренел?.. — ошарашенно вопрошает Геллерт, затем, взбесившись, выхватывает палочку и наотмашь бьет Альбуса Секо. На правом плече лопается ткань, и брызжет алая кровь.
Отчаянно, на уровне ультразвука визжит Ариана, она буквально воочию видит, как отец при помощи Секо убивает того мальчика-маггла… В доме начинается хаос, со звоном вылетают стекла в окнах и дверях, лопаются фарфоровые вазы и прочие хрустальные вещи. И вырывается подавляемый обскур. Это Ариана, это её дикая магия, которую девочка много лет давила и душила в себе, наконец-то вырывается на свободу. Падает на пол бездыханное тело, а темная древняя сила слепо мечется по комнате, инстинктивно уворачиваясь от трех зеленых лучей Авад, которые посылают в облако тьмы перепуганные братья и Геллерт. Что поделать, в то время они ещё не встречали Мэри Бэрбоун и с обскуром столкнулись впервые.
После похорон младшей сестры, после памятной драки у гроба Аберфорт понял, что ненавидит Альбуса. Высокомерного и равнодушного Альбуса, который вместо того, чтобы помочь брату справиться с горем, уехал в Европу, на поиски Геллерта Грин-де-Вальда, чтобы призвать того к ответу. После досконального изучения обскуров и личного знакомства с Бэрбоунами Альбус Дамблдор почему-то решил, что в смерти Арианы виноват именно Гелли, спровоцировавший тот магический выброс.
Ненависть с годами только растет, становится крепче и ядреней, как то вино. Выдержанное и благородное. Ненависть Аберфорта становится точно такой же, выдержанной и благородной. Брата по человеческим законам нельзя убить, но нигде не сказано и не запрещено ему пакостить. Что Аберфорт и проделал, поселился поближе к “любимому” братику в деревушке Хогсмид, открыл таверну под названием «Кабанья голова» и начал свои маленькие дела-проделки. Сначала по молодости лет и горячего характера устраивал мелкие склочки и драчки. Демонстративно заводил козлов, давал им бородатые клички — Альбус, Брайан, Вульфрик и прочие, и всласть пытал, слушая жалобное блеянье Альбусов. Его штрафовали, конфисковывали бедных козликов, сажали в камеру предвариловки на пару суток. Потом отпускали. Аберфорт гаденько хихикал, потирал ладошки и заводил новых козликов. И снова орали в ночи новые Альбусы и Персивали.
После ареста на месяц Аберфорт притих или, вернее, решил, что травля козлов это всё-таки мелочь и вообще несерьезно. Стал капать направо-налево своим посетителям на мозги, подзуживая, что-де у Альбуса и Грини была любовь-морковь. Люди слушали, плевались, крутили пальцами у виска. И запоминали. А уж когда Дамблдор завел привычку обращаться ко всем «Мальчик мой!», стали от него шарахаться. Пока был учителем трансфигурации, было терпимо для обоих братьев. Но когда Альбус сел в кресло директора, к ненависти прибавилась банальная зависть черного цвета. Вот же гад, он теперь целый директор, а я по-прежнему жалкий трактирщик! И начал гадить по новой — вредил любимчикам Альбуса, сперва Феликсу Гордону, довел его до белого каления, до
