вина, я обязан был убедиться наверняка…
– Да не вы идиот, а я! – Кошкин нервно взъерошил волосы у себя на голове. – Я же читал дневники, и в нем действительно полно подсказок!
Не договорив, Кошкин подхватил лампу и бросился в узкий проход, соединявший садовницкую с хозяйским домом. Проход заканчивался запертой решеткой и был сейчас совершенно темным, двигаться приходилось почти на ощупь. Однако Кошкин помнил, что в нем есть дверь в винный погреб – туда он и торопился попасть.
Расставив лампы так, чтобы осветить винные полки, Кошкин, а вслед за ним и Воробьев, принялись перебирать бутыли одну за другой. Воробьев, правда, еще не знал, что они ищут – и Кошкин стал объяснять:
– «Губернаторское»! Вино, на котором разбогатела ее родня. Вдова Соболева то и дело упоминает его в дневниках, упоминает, что ненавидит сей напиток, и что у нее от него болит голова. А несколько раз, ей-Богу, она так и писала: «Меня убивает „Губернаторское“»! Алла Соболева и впрямь незаурядная дама: на стене она указала не имя убийцы – она указала, где искать подсказку! Записку, должно быть! Ведь на стене многого не напишешь. И, потом, у нее не было уверенности, что ее убийца попросту не сотрет надпись, если та покажется ему опасной.
– Полагаете, Алла Соболева освободила бутылку из-под «Губернаторского» и спрятала записку в нее? – недоверчиво уточнил Воробьев.
– Она любила в юности книги про море и пиратов. Думаю, она могла бы, да.
Стеллажей было немало, и бутылки стояли на них в несколько рядов – а Кошкин был уверен, что Алла спрятала ту самую бутылку подальше, чтобы она не попалась на глаза просто так. И когда Воробьев зорким глазом заметил, что на некоторых местами отсутствует пыль – то есть их брали в руки не так давно – уверенности лишь прибавилось. А потом… Воробьев схватил с полки очередную бутыль и замер:
– Эта легкая… и там не вино! – потряс над ухом, и даже Кошкин услышал, как что-то крохотное бьется о стекло изнутри.
Внутри и правда была записка.
Чтобы добыть ее, бутылку пришлось разбить, но это того стоило. Крупные неровные буквы, не столько написанные, сколько выдавленные гранями алмаза на обрывке газеты. Иных материалов для письма у Аллы попросту не было. Да и света почти не было.
Записка содержала всего несколько фраз. Коротких, но емких.
«Не вините ни в чем бедную девочку. Я ее прощаю и молюсь за нее, покуда жива. Главное – уберегите Александра. Кольцо не давайте Денису, отдайте батюшке».
– Снова Александр… – пробормотал Воробьев, склонившийся над запиской вслед за Кошкиным. – И какое еще кольцо?!
– Думаю, то самое, которое мы нашли в пыли под шкафом. Соболева пыталась его спрятать таким образом. Но вот какому батюшке она просит его отдать? Ведь не Якову Бернштейну – а своему духовному отцу, вероятно? Настоятелю храма в Старой деревне?
Воробьев отвлекся от записки, хмыкнул и обронил:
– А ведь Нюра, вдова Глебова, упоминала как-то, будто видела, что Алла Соболева пыталась всучить какое-то кольцо батюшке в той самой церкви! Я не говорил вам, Степан Егорович?
– Нет, не говорили, – недобро глянул на него Кошкин, потому как о таком факте рассказать явно стоило.
Но Воробьев его настроя, как всегда, не почувствовал:
– Ах да, в тот раз мы были в цветочной лавке Нюры с Александрой Васильевной. Но я уверен, что речь о том самом кольце! Жаль, сейчас оно не при мне… Оно на Фонтанке, подписанное и упакованное вместе с прочими уликами по делу вдовы. Едем туда сейчас же?
– Нет, сперва в церковь, – настоял Кошкин. – Дело срочное, может быть, и без кольца удастся что-то разузнать.
В дорогу отправились тотчас, но путь был не близким – пока добрались, стемнело окончательно. Двери Благовещенской церкви уже оказались заперты, и на стук никто не отвечал…
Кошкин бывал здесь лишь однажды: тогда, помнится, они с Воробьевым намеревались хорошенько осмотреть дом Соболевой и обыскать садовницкую получше. Да не успели… внезапно явилась Александра Васильевна и упросила поехать с нею на местное кладбище, показала могилу Глебова. В сам храм они в тот раз не наведались и с настоятелем не говорили. Кошкин знал, что территорию церковь занимает приличную, но ориентировался здесь донельзя плохо и где найти хоть кого-то после закрытия, не представлял.
Вокруг лишь темнота пронизывающий ветер с Большой Невки да черные на фоне неба кладбищенские кресты…
– Там есть что-то! – увидел Воробьев, щурясь через очки. – Окна светятся!
Кошкин тоже разглядел небольшое двухэтажное строение за церковью и тотчас двинулся вперед:
– Наверняка там жилые комнаты для церковников. Полицию должны впустить.
– Или для церковников, или сиротский приют.
– Сиротский приют?.. – переспросил Кошкин и невольно замедлил шаг. Рукой придержал и Воробьева. – Здесь есть сиротский приют?
– Да, при Обществе содействия бедным – Александра Васильевна рассказывала, как ее матушка при жизни очень помогала средствами тому приюту.
Кошкин остановился окончательно. Задумчиво поглядел на горящие окна строение и произнес:
– Светловолосая дама, которую мы ищем, была полной – но племянница Ганса об этом не упомянула… Могла и правда не обратить внимания, но, Кирилл Андреевич, что, если эта дама была полной не все время, а, скажем так, временно?
– Не очень хорошо понимаю вас, признаться…
А Кошкин и сам пока что не мог внятно объяснить того, что пришло ему в голову. Он рассуждал:
– Вы часто бываете в церкви?
– По-правде сказать, не очень…
– Вот и я не очень. А вот банкирша Соболева, как и Александра Васильевна – часто. И Юлия Михайловна сразу припомнила, что 17 апреля21 – день Александра Свирского. Это именины Александра. Вероятно, того самого, которого вдова отметила в своем календаре, и о котором так печется в записке, найденной нами. Однако об этом Александре не знает ни ее дочь, ни невестка Юлия. По крайней мере, утверждают, что не знают. Так что, если это не взрослый всем знакомый член семьи, а новорожденный Александр? Младенец! А дама, которая была полной в феврале, но перестала быть таковой в апреле – похудела оттого, что родила ребенка! Александра, который так разволновал Аллу Соболеву!
– Это ее внук… – удивился предположению Воробьев. – Сын Николая?
– Может быть. Вполне вероятно. И тогда, выходит, вдова не столько ездила в церковь последний месяц – сколько навещала сиротский приют. Быть может, она и привезла сюда внука, если была в хороших отношениях с настоятелем.
– И за это мать ребенка ее убила? За то, что Алла отняла сына и поместила в приют?.. – с сомнением уточнил Воробьев.
