просипел голос лифта. Вильгельм, поднялся, топнув ногой, приказал капле отвезти его на этаж, на котором располагался кабинет. На эту просьбу лифт отреагировал молниеносно, взлетел над полом и понесся ввысь.
Эльгендорфу в миг поплохело, пролетали этажи, запахи, отдаленные звуки, а по горлу начала подниматься тошнота. Казалось, это длилось вечность, но лифт доставил Вильгельма на нужный этаж за полминуты. Обессилев, парень почти вывалился из кабины и уселся на лавочку, стоявшую в тени огромного фиолетового деревца в горшке. Перед глазами темнело от боли – казалось, новое ребро уже начало дырявить кожу, но Вильгельм не двигался, не звал на помощь, хотя надо бы. Медицина – одно из направлений обучения, в котором он был полнейшим тупицей.
– Ученик, Вам плохо? Как вы себя идентифицируете? Почему вы не на занятиях? Это прописано в Законе! – Раздался писклявый голос сверху, но Вильгельм, сидел скрючившись, не реагировал. – Отвечайте! Вы должны отвечать, как говорится в Законе.
– Мне, я… – прошептал Вильгельм и с трудом приподнял голову, чтобы хотя бы увидеть, кто с ним разговаривал. – Вильгельм Эльгендорф.
– Вильгельм Эльгендорф? Вы же должны быть у Профессора Ульмана! – В писклявости послышались нотки, знакомые Вильгельму. Учительница астрономии и космической физики, Профессор Худи-Джамантс, которая была еще и его куратором. – Вам плохо? Отвечайте коротко: да или нет.
– Да. Подождите, что-то… – прохрипел Вильгельм, засунул ладонь под одежду и пощупал грудь. Когда он вытащил руку и посмотрел на пальцы, увидел, что они окрасились красным.
Профессор подбежала к нему быстро, и Вильгельм бы удивился, если бы перед глазами не закружились лавочки, переходы, растеньица в горшках и висящие в воздухе светильники, а по горлу снова не поднялась тошнота.
– Превеликая Академия! Это плазма! Вам нужно в медпункт, Вильгельм Эльгендорф! Давайте, я помогу, если Вы согласны. – Заморгала она единственным глазом. Вильгельм вяло кивнул, и тогда Худи-Джамантс помогла ему встать. – Ваше ребро продолжает расти, а вы не обращаетесь за помощью? Вильгельм Эльгендорф! Вильгельм Эльгендорф, говорите со мной! – продолжала причитать она, но в глазах Вильгельма потемнело, и он обмяк в тонких руках преподавательницы.
Очнулся он в белом кабинете, пропахшем лекарствами, настойками и урбанием, который сам по себе не должен иметь запах, но в больничном отделении с ним делали что-то такое, отчего он начинал источать вонь чего-то тухлого и жареного. Вильгельм посмотрел на себя под одеялом – грудь стянута специальным бинтом, руки истыканы капельницами, над головой висела медицинская проекция тела и развернутая анкета.
Вильгельм попытался подняться, но не смог. Грудь сдавила повязка, ноги затекли так, будто лежал он уже много дней. Даже сжать пальцы в кулаки он не смог.
– Вам нельзя вставать, Вильгельм Эльгендорф. Ваш случай не тяжелый, но неприятный. Операция заняла чуть больше времени, чем мы рассчитывали. Мы обновили ваш урбаний. Прежний начал конфликтовать с организмом, – проговорила голограмма доктора, появившаяся у кровати. Бесформенное белое нечто, говорящее сгенерированным программой голосом. Один голос на всех. – Отдыхайте, через пару часов можете идти. Не забудьте расписаться в регистратуре, что не имеете претензий к лечению. Но прежде у вас посетители.
Эльгендорф тихо выругался, с трудом приподнял голову и сразу же опустил, вдавил затылок в подушку, но исчезнуть не сумел. Руки задрожали, а к горлу подступил ком.
В дверях палаты стоял Генрих Ульман собственной персоной в типичном одеянии Профессоров Академии – костюме белого цвета. На шее у него, как и у всех его коллег, прицеплен ошейник из специального железа, а от него к воротнику куртки шла полоса мерцающих шариков. Каждый шарик – изобретение или важный вклад в развитие науки. Шариков на украшении Генриха Ульмана было так много, что Вильгельм долго не мог их сосчитать.
– Рад тебя видеть, Вильгельм. Ведь так тебя зовут? – начал Ульман, медленно направляясь в сторону больного. – Я не ожидал увидеть тебя здесь после твоего первого урока, который, к слову, даже не успел состояться.
Вильгельм молчал.
– В кабинете тебя не было, так что я проверил базу данных Академии и, прошу меня извинить, был ошеломлен результатом. Это с каких пор на уроки ходят временно освобожденные?
– Я не временно освобожденный! Со мной все хорошо, – с чувством прохрипел Вильгельм, ежась под одеялом, но, встретившись с разъяренным взглядом Профессора, вздрогнул и отвернулся. – Простите, что так вышло. Я не хотел приносить неудобств.
– Оказывается, ты уже обращался к врачам после достройки твоего ребра неделю назад, – сказал Ульман, сделав пару шагов к кровати Вильгельма и приглядевшись к его медицинской анкете. – Чего ты хочешь добиться? Ты хочешь быть обузой для общества? Ты так рвался попасть ко мне на урок, что решил пожертвовать собственным телом? Ты же знаешь, что квот на новые тела не выдают?
– Знаю.
– А почему ты не можешь послушать приказа врача? Что происходит, Вильгельм?
Вильгельм, которому уже некуда было спрятаться, присел, облокотившись на подушку, и посмотрел на руки. К венам маленькими каплями устремлялись укрепляющие лекарства. Генрих Ульман называл его по имени. Даже его одногруппники редко называли его первым именем – только для Норриса он всегда был Вильгельмом.
– Профессор Ульман, у меня аллергия на разбавленный медицинский урбаний, так говорят врачи. Они говорят также, что он, даже в маленьких дозах, может нанести вред моей нервной системе и даже мозгу, а чистый урбаний просто так не достать. Но жить совсем без него тоже не могу, если при программировании моей модели кто-то не досмотрел и забыл добавить какой-то ген, который до сих пор найти не могут, – проговорил Вильгельм так, словно готовил речь все эти часы. – Мне нужно учиться в любом состоянии. Я хочу стать Аспирантом, а туда нужно сдавать очень сложные экзамены. Без подготовки это невозможно.
Генрих Ульман, казалось, был поражен. Он долго смотрел на Вильгельм изучающе, не моргая, и о чем-то думал. А потом тихо спросил:
– Как часто тебе нужно подращивать кости?
– Лучше будет, если врачи не узнают, что мои кости не успевают расти с другими. Они могут отселить меня на Шаттл для бракованных, а я совсем туда не хочу.
– Шаттл для бракованных? – выдохнул Ульман и часто заморгал.
– А куда еще? – позволил себе усмехнуться Вильгельм. – У меня скелет растет медленнее, чем должен, но не весь, профессор, а какая-то часть. В этот раз не доросло одно ребро, когда-то позвоночник медленно рос. Первыми у меня не доросли пальцы на правой руке, пришлось доращивать, а когда они переросли норму, под брак пришлось подгонять и вторую ладонь.
– Брак? – прошептал Ульман, приподняв брови.
– Ну, это ведь так называется. –
