Ребята, очень даже может быть!
Не пустой треп был у Пафнутьева с Викой, и не о кьянти он говорил, хотя название этого вина произнес не меньше десятка раз, Пафнутьев творил будущее и знал это!
Да, наверное, он все-таки это знал!
— Скоро, Вика! Ну просто совсем скоро! — произнес Пафнутьев, и эти его слова не грех привести еще раз.
— Как скоро, Паша? — В голосе Вики были печаль и неверие.
— В этом году! — твердо сказал Пафнутьев.
— Мадам, уже падают листья, — пропела Вика. — У нас с тобой совсем не остается времени, чтобы это действительно случилось в этом году, Паша. — Часто повторяя слово «Паша», Вика достигала той степени снисходительности, которую вынести может далеко не каждый человек, далеко не каждый.
— Не переживай, Вика, я знаю, что говорю! У меня такое чувство. Что дети у нас, и мальчики, и девочки будут сплошь семимесячными. А среди гениев человечества этих самых семимесячных видимо-невидимо! Даже нельзя сказать, что через одного, гораздо чаще! Возьми Наполеона...
— Уговорил, беру, — сказала Вика и нажала кнопку отключения.
Пафнутьев повертел мобильник в руке, хмыкнул, сунул телефон в карман и отправился в номер к Худолею. Коридор был пуст, красавицы меняли наряды или, лучше сказать, избавлялись от нарядов, впереди был долгий вечер, набережная, огни, ночная жизнь, и нужно было надеть на себя или обнажить на себе такое, чтобы самый захудалый итальяшка сразу понял, кто перед ним, и содрогнулся, и воспылал.
Худолей лежал на кровати бледный, и его ослабевшая рука безвольно теребила край одеяла.
— Жив? — спросил Пафнутьев с точно таким же выражением, с которым полчаса назад Худолея приветствовала Пахомова. — Есть успехи?
— И очень большие.
— Выкладывай, — Пафнутьев сел на угол кровати. Даже если сейчас заглянет кто-нибудь нежданный, он ничего предосудительного не увидит — попутчик зашел проведать заболевшего попутчика.
— Я опять ограбил Пияшева, — пакостливым голосом сказал Худолей. — Побывал в его номере.
— Сколько унес на этот раз?
— Чует мое сердце, Паша, что на этот раз улов оказался побольше первого. Кассета с микрофильмом, видеокассета и еще одна звуковая. Он прятал их у себя в номере, хорошо прятал, грамотно. И если бы не мое мастерство, проницательность, а также необыкновенные умственные способности, то кто знает, кто знает, чем бы все это закончилось.
— Где кассеты? — спросил Пафнутьев.
— Спрятал.
— Здесь? — Пафнутьев обвел номер долгим взглядом, словно надеясь увидеть худолеевские находки на столе, на подоконнике, на кровати.
— Обижаешь, начальник. Здесь нельзя прятать. А вдруг придут с обыском?
— Кто?
— А зачем мне об этом думать? Такое возможно? Возможно. Вдруг тот же Пияшев нагрянет в мое отсутствие? Если со мной, Паша, что-нибудь случится, — скорбно проговорил Худолей, — если случится... Номер в конце коридора и там под подоконником... Ты все найдешь. Только отдай в руки умелые и грамотные.
— В конце коридора? Там же никто не живет?
— Именно, Паша!
— Пияшев догадается, что у него в номере...
— Да. Я об этом позаботился.
— И обнаружит пропажу?
— Обязательно.
— А это хорошо?
— Конечно, Паша! Надо заставить их всех подняться из окопа! Надо, чтобы они забегали, запрыгали, начали выяснять отношения! Пусть мутят воду, Паша!
— Ты один оставался в гостинице, — сказал Пафнутьев, помолчав. — Ты первый подозреваемый.
— И об этом подумал! Ты знаешь, что я учудил? О! — Худолей сел на кровати, обхватил голову руками и, тихонько подвывая, начал горестно раскачиваться из стороны в сторону, не то оплакивая непутевую судьбу Пияшева, не то не в силах совладать с восторгом перед самим собой. — Во-первых, Паша, я оставался не один. Остался еще и Сысцов.
— Ах да! — согласился Пафнутьев. — Его с нами не было.
— Днем я вышел на прогулку. По набережной гулял, воздухом дышал, итальянцев рассматривал. Знаешь, ничего народец, мелковат, правда, а так ничего. Да, и старичков со старушками побольше, чем у нас, гораздо больше.
— Курортная зона. Они съехались со всей Италии.
— Возможно, но речь не о них. Это я так, к слову, чтоб ты не думал, будто у меня нет никаких впечатлений. Встретил на набережной твоего приятеля Сысцова. На скамеечке сидел. Головку откинул на спинку, глазки свои бесстыжие прижмурил и балдеет, и балдеет! Подожди, Паша, не перебивай, — сказал Худолей, заметив, что Пафнутьев собирается его поторопить. — Я не произнес ни одного лишнего слова, ты должен меня слушать очень внимательно, чтобы все понять и должным образом восхититься. Так вот, сидит Сысцов на скамеечке, перед ним Средиземное море, а если точнее, то Лигурийское, солнышко ему в глаза светит, и по этой причине глаза свои он прижмурил, чтобы опять же получить удовольствие. А пиджак, Паша, свой роскошный пиджак... Ты обратил внимание на его пиджак?
— Белый с золотыми пуговицами!
— Во! Именно! Белый с золотыми пуговицами. Других таких пуговиц в нашей группе нет. Может быть, их нет и во всем городе Аласио. Я думаю, что и во всей Северной Италии других таких не найдешь. Ну что сказать, Паша, что сказать... Срезал я одну пуговицу с пиджака. Сзади подкрался и срезал. Ножичком. Ты видел, какой у меня ножичек? Мы им как-то колбаску с тобой нарезали, помнишь?
— Помню. Плохая колбаса оказалась.
— А ножичек оказался хорошим. Но не в этом суть. Срезал. И пуговицу эту подбросил Пияшеву. Войдет он в свой номер, окинет взором и тут же увидит. И спросит себя — а как эта пуговица здесь оказалась? А почему крошки раствора на полу да еще как раз под дырой, где тайник? Дай-ка, подумает он, загляну, на месте ли мой бесценный схрон. Глядь — нет сокровища. Тогда он на пуговицу эту посмотрит внимательнее и вдруг скажет себе, хлопнув ладонью по лбу: «Ба! Да это же сысцовская пуговица!» Усек?
— Вообще-то, пуговица, — Пафнутьев помолчал, раздумчиво поводил рукой в воздухе, — грубовато... Даже нет — аляповато. Что же Сысцов, не оглянулся? Пуговица-то — довольно яркое пятно.
— Паша! Ты не прав. Яркое это пятно или не очень, оглянулся он или его что-то вспугнуло в последний момент... Об этом можно рассуждать, можно. Но от пуговицы Пияшеву никуда не деться. Вот она, на полу. Улика. О ней не забудешь. Ее не перешагнешь, не сделаешь вид, что ее нет.
— И чем все это кончится?
— Хороший вопрос! — Худолей вскочил с кровати, быстро нырнул в штаны, ввинтился, втиснулся в рубашку и пиджак, на ходу сунув ноги в туфли. — Прекрасный вопрос! Паша! Чем все это кончится — сейчас увидим на ужине. Нас звали на ужин? Звали. Дадут по куску плохо обглоданной кости, как это было вчера. Очень хорошо. Допитаемся на набережной. Но зрелище, какое нас ждет зрелище, Паша!
