Наконец головокружение проходит, пальцы перестают неметь. Я слышу, как ты берешь с обеденного стола какой-то предмет, подходишь к стене и вставляешь штепсель в розетку, после чего следует щелчок тумблера. Ты ставишь предмет на пол возле ножки моего стула. Это утюг. Я вижу, что на нем горит красный индикатор — прибор еще не нагрелся.
Сердце бьется все сильнее и сильнее. Причина этого не в утюге, а в том, что должно произойти раньше, перед ним.
Я мотаю головой и всхлипываю. Рыдания рвутся из груди наружу, превращаясь в сухой отрывистый кашель, который толчками сотрясает все тело.
Ты встаешь перед моим стулом с рукописью в руках, переворачиваешь пару очередных страниц и удовлетворенно киваешь. Все идет по плану.
Красная лампочка на утюге гаснет.
Я пытаюсь опрокинуть стул назад, однако ты ставишь ногу на сиденье между моих коленей и делаешь все мои усилия бесполезными. В твоих руках появляется секатор — я даже не заметил, когда ты успел схватить его со стола. Ты берешь мою правую кисть. Я изо всех сил сжимаю пальцы в кулак и извиваюсь на стуле. Ты отпускаешь мою руку и отступаешь на шаг. Я немного расслабляюсь и сквозь пелену слез с ненавистью смотрю на тебя. Ты стоишь, уперев руки в бедра, и, по-видимому, выжидаешь. В твоем взгляде сквозит отвращение. Ни малейшего намека на жалость. Да и откуда ей взяться? Я сам просил тебя об этом, сам все это описал.
Здесь уже ничего нельзя сделать. Пути назад нет.
Я киваю и разжимаю пальцы. Когда ты вновь подходишь ко мне, я отворачиваюсь и закрываю глаза. Ты снова ставишь ногу на стул и берешь меня за запястье. Кисть начинает мелко дрожать, однако я растопыриваю и напрягаю пальцы, словно пытаюсь схватить ими футбольный мяч. Лезвия садовых ножниц смыкаются вокруг нижнего сустава моего указательного пальца. Кожа ощущает холод прикосновения металла. Ты с удвоенной силой стискиваешь мое запястье и прижимаешь его к подлокотнику. Я скрежещу зубами и задерживаю дыхание.
Звук ничем не отличается от того, с которым я срезаю ветки у себя в саду. Краткий щелчок. Что-то с легким стуком ударяется об пол. Точно так же упал бы огрызок яблока или оброненная морковка, но в данном случае это — шестисантиметровый кусок указательного пальца моей правой руки.
Моя кисть судорожно корчится, как будто сквозь нее пропустили электрический ток. Боль молниеносно растекается по всей руке, охватывает плечо и вонзается в позвоночник, заставляя его резко распрямиться, а затем выгнуться, как от удара бичом. Избыток образовавшейся при этом энергии выворачивает наизнанку мои легкие и вырывается изо рта в виде пронзительного протяжного воя. Мне кажется, что мозг увеличился в размерах и давит изнутри на череп. Когда легкие наконец пустеют, крик замирает, и я жадными глотками пытаюсь вдохнуть воздух. Зубы стучат, как от холода, хотя все тело объято жгучим огнем.
Я с трудом поворачиваю голову и заставляю себя открыть глаза. Затем медленно распрямляю пальцы. Они дрожат. На волосках, покрывающих нижние фаланги, выступили капельки пота. Когда я вижу обрезок своего указательного пальца, из груди снова вырывается крик. Но теперь я кричу уже не от боли, а от ужаса. От нижней фаланги остался всего лишь сантиметр, линия среза идеально ровная. Капли крови срываются с неестественно острого края культи и равномерно падают на пол. В луже крови я вижу обрубок своего пальца. Вид у него какой-то ненастоящий, как будто, отделившись от моего тела, он сразу же превратился в свою копию, сделанную из папье-маше.
Пользуясь тем, что я разжал пальцы, ты хватаешь мою кисть и выворачиваешь так, чтобы обрубок смотрел вверх. Одновременно другой рукой ты поднимаешь с пола утюг и, ни секунды не медля, прижимаешь его к безобразной культе. Раздается шипение, и утюг окутывает легкое облачко сероватого дыма. Моя рука дергается, однако ты крепко держишь ее и еще сильнее прижимаешь раскаленную поверхность к ране. Загорается красная лампочка, и ты снова ставишь утюг на пол.
В ноздри ударяет запах горелой плоти, и я чувствую, что уже не в состоянии сдерживать тошноту. Я рывком наклоняюсь вперед, струя рвоты ударяет в пол прямо возле моих ног. Отшатнувшись, ты отходишь чуть в сторону, пока мой желудок мощными частыми спазмами извергает все свое содержимое. Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь. Кажется, что легкие перестали помещаться в грудной клетке. Ты наотмашь бьешь меня по лицу, и шок заставляет меня вновь вобрать в себя воздух. Я отчаянно кашляю, отхаркиваюсь, плююсь, однако в результате снова начинаю дышать, сначала судорожно, с перебоями, затем все ровнее и ровнее, как мотор старого трактора.
Палец больше не кровоточит. Рану покрывает черная корка, а на коже обрубка от соприкосновения с раскаленным металлом образовался глянцевый блестящий ожог, из-за которого кажется, что палец оплавился от линии среза до самой костяшки. Я снова ощущаю рвотные позывы, однако попытка стошнить приводит лишь к новому приступу удушья и утробной отрыжке.
Я не обратил внимания, куда ты отложил секатор на то время, пока обрабатывал мою рану, однако внезапно он вновь возник у тебя в руках. Лезвия щелкают перед самым моим носом.
Для большого пальца потребовалось, чтобы ты держал ножницы обеими руками. Я опять не могу ничего с собой поделать и сжимаю кулак. Тем не менее лезвие садовых ножниц уже проникло в щель между большим пальцем и ладонью, так что я не могу помешать ему вонзиться в палец, достигнуть сустава и продолжить свой путь навстречу второму лезвию до тех пор, пока они не смыкаются. Звука падающего на пол обрубка собственной плоти я не слышу, поскольку все чувства поглощены одним — криком.
Шум тебе надоел. Кроме того, ты, быть может, слегка волнуешься, что крики все же кто-то может услышать, поэтому ты отрываешь кусок скотча и залепляешь им мне рот. Приходится дышать носом, однако это требует таких усилий, что ты делаешь на скотче надрез, через который я могу дышать, однако по-прежнему лишен возможности издавать громкие вопли.
После того, как ты проделываешь все это, мой взгляд невольно падает на искалеченную руку. Вероятно, во время последней процедуры с секатором я все же слишком яростно дергался, поскольку несколько сантиметров кожи все-таки оказались содраны, а разрез проходит прямо посередине фаланги пальца. Белизна обнажившейся кости контрастно выделяется на фоне струящейся крови. На полу лежит кончик пальца. На нем по-прежнему полоска пластыря, которую я приклеил несколько часов назад. Я вспоминаю, что тогда это меня развеселило, и выдавливаю из себя пару истерических смешков, однако тут же скриплю зубами от боли.
Поскольку срез получился неровным, прижечь одним-единственным прикосновением утюга его оказывается невозможно, и волна тошнотворного запаха накрывает нас обоих. В самый разгар процедуры ты отступаешь на пару шагов и прочищаешь горло, я же лишен столь счастливой возможности и вынужден давиться кашлем. Залепленный скотчем рот превращает кашель в сипение, от напряжения у меня стучит в висках.
Когда рана наконец перестает кровоточить, приходит черед остальных пальцев.
В какой-то момент я теряю сознание. Не знаю, надолго ли я отключился, но первый звук, который я слышу, придя в себя, это рождественские псалмы. Когда я открываю глаза, то вижу тебя сидящим перед телевизором со стаканчиком виски в руках. В первый момент я не понимаю, где нахожусь, а когда наконец начинаю соображать, меня охватывает паника, и я начинаю биться всем телом, стараясь закричать сквозь стягивающую рот липкую ленту.
