самые изумительные благовония в раю настояны на капельках пота благочестивых еврейских женщин, носящих скромную одежду, но жену это мало утешает.
Откровенность за откровенность. Айзик рассказывал о ждущей его Шейне, об их спорах где жить, в Иерусалиме или Яффо, о морской болезни жены и о многом другом, что само выбалтывается в длинном, многодневном разговоре.
Коснулись и морских переходов.
– Сам-то я еще тот путешественник, – разводил руками Мрари, – но у нас в общине есть купцы, которые три-четыре раза в год навещают Стамбул, Измир, Констанцу. Так вот, они меня предостерегли: садиться только на «Гок». Они много плавали по морю, видели всякие скорлупы, не приведи Господь. Это самое надежное, прочное и верное судно из всех, что ходят из Яффо в другие порты. Наши купцы плавают только на нем и искренне советовали не скупиться, заплатить больше за проезд, но не рисковать жизнью.
– Да-да, – соглашался Айзик. – Это моя вторая поездка на «Гоке». Мы с женой на нем приплыли на Святую землю.
– Обратно тоже садитесь только на «Гок», – советовал Мрари.
– Разумеется, – соглашался Айзик.
– Кстати, – ввернул Мрари в конце одной из бесед, – я ведь возвращаюсь раньше, если хотите, могу передать весточку вашей жене. Прежде чем вернуться в Хеврон, мне придется провести в Яффо день или два. Ох, с какой радостью я бы прямо сейчас бросил все свои занятия и вернулся домой, к моей любимой Нааме.
– Конечно! – воскликнул Айзик. – Огромное спасибо, прямо сейчас и напишу.
Он спустился в каюту, достал письменные принадлежности, сел и, опершись локтями о мерно покачивающийся стол, стал думать, о чем писать. Собственно, еще ничего не произошло, никаких новостей, никаких перемен. Посидев несколько минут, он вдруг понял и, обмакнув перо в чернильницу, быстро нацарапал несколько строк.
«Скучаю, очень скучаю. Только в разлуке понял, как тебя не хватает. Наверное, не все между нами было гладко, пожалуйста, не сердись. Давай оставим наши размолвки и разногласия в прошлом. Когда я вернусь, обещаю, что все будет по-иному. Встречай меня ровно через два месяца, я вернусь на “Гоке”. Твой любящий муж Айзик».
Мрари почтительно принял сложенный вчетверо листок, спрятал письмо во внутренний карман и пообещал доставить в целости и сохранности.
За беседами время текло быстро, и, когда утром четвертого дня путешествия на горизонте появился берег Турции, Айзик уже считал Мрари одним из близких друзей. Наверное, тот испытывал схожие чувства; на берегу, прощаясь, они крепко обнялись и дали друг другу слово по возвращении домой обязательно продолжить знакомство.
Через четыре дня Айзик был уже в Констанце, а потом почти две недели трясся на телеге до Могилева-Турецкого, немилосердно страдая от скуки, одиночества и разбитых дорог.
В Куруве ничего не изменилось. Такие же сиреневые облака перед закатом, аромат цветущих лип, прохладный ветерок, несущий свежесть полей, быстрое пришепетывание Курувки. Первые несколько дней гости валили валом: братья, родственники, соседи – всем хотелось узнать, как живут на Святой земле, чем дышит Иерусалим на восходе солнца. Айзик говорил, говорил и говорил, пока реб Гейче попросту не перестал открывать дверь посетителям.
– Дайте человеку отдохнуть после долгой дороги, – пояснял он. – Придет в себя, отдышится, тогда и пытайте.
Айзик сидел в бывшей его и Шейны комнате в мезонине, смотрел на окрестные поля, а перед глазами мерцало и переливалось Средиземное море.
Реб Гейче за ужином и завтраком – обедал он у себя в конторе – осторожно расспрашивал его о Шейне и про их жизнь. В отличие от других курувцев, его интересовали домашние потребности: сколько стоят дрова для печки, как часто нужно ее протапливать, чтобы в доме не стыли ноги, какие цены на рынке, как управляется с домашним хозяйством Шейна.
– Ей удалось выучить хотя бы несколько слов по-турецки? – с тревогой спрашивал реб Гейче.
– Еще как удалось! – смеялся Айзик. – Если бы вы слышали, как она стрекочет с соседками на ладино, сефардском идише, вы бы подумали, что это ее родной язык. На рынке она покупает только у еврейских продавцов, так что турецкий и арабский ей пока без надобности.
Он много рассказывал тестю про жизнь в Иерусалиме и Яффо. Про вонь от ослиной мочи на улицах старого города, про злобных арабских мальчишек, про неприветливых ашкеназских раввинов, так не похожих на ребе Михла, про кражу денег, оставленных отцом, про орфозов, Яффо, кота Вацека, лазурное море ранним утром и о том, какими милыми бывают сефарды из Хеврона.
– Я вижу, вам порядочно досталось, – сказал реб Гейче после трех дней рассказов. – Ну, теперь все пойдет по-другому. Ты возьмешь с собой только треть суммы, а две трети я уже переправил на Святую землю верному человеку. Купите дом где захотите, в Иерусалиме или Яффо, откроете лавку или продолжите ловить и продавать рыбу, но Шейне больше не придется стирать грязное белье и ютиться по чужим углам. Кстати, я вижу, ты изрядно наловился, раньше каждую свободную минуту проводил на речке, а теперь даже близко не подходишь.
– И в самом деле! – хлопнул себя по лбу Айзик.
Через два часа он уже сидел с удочкой на берегу Курувки. Смотрел на воду, на противоположный берег, слушал трескучие крики соек, чириканье воробьев и думал, что здесь все осталось по-прежнему.
Речная рыбалка была совсем иной, чем морская: милая, добрая, домашняя, ласковая. Ему хотелось расцеловать каждую пойманную рыбку, но вместо поцелуя он снимал ее с крючка и бросал обратно в речку. Отдохновение и покой, тишина и умиротворенность царили над Курувкой, и Айзик наслаждался ими, как наслаждается водой из родника заблудившийся в пустыне путник.
Прошли три недели, и в его душе все переменилось. Он с удивлением рассматривал простенькое серое небо, мелководную речку, унылые холмы и в который раз спрашивал себя: что ему могло тут нравиться? Теперь Айзик с тоской вспоминал горячий блеск средиземноморской волны и желтый шар солнца над Храмовой горой. А вид на песочно-желтую иудейскую пустыню и розовые Моавитские горы, который открывался с Масличной горы, просто не отходил от сердца.
Через месяц он понял – пора возвращаться. Но прежде, чем объявить это во всеуслышание, решил посоветоваться с ребе Михлом.
– Святая земля зовет, – сказал раввин, выслушав сбивчивый рассказ Айзика. – Есть души, которые слышат этот зов, а есть такие, что пропускают его мимо ушей. Ты слышишь, поэтому место твое там. Собирайся, и с Богом.
За два дня до отъезда реб Гейче, немного взволнованный, вошел в комнату Айзика. До ужина оставалось еще три часа, и появление тестя в неурочное время слегка обеспокоило Айзика. Обычно тот никогда не изменял распорядок своего дня, по его приходам и уходам можно было сверять часы. Если он вернулся
