рисуют после ночных кошмаров.
Когда-то дом был доходным, и его сдавали до последнего, пока в начале позапрошлой зимы не обвалилась крыша, похоронив под собой несколько семей. Только тогда даже за большие взятки чиновники перестали считать дом пригодным для жилья, постановили расселить его, просто вышвырнув всех немногочисленных жильцов на улицу, а само здание предназначили к сносу. Вот только никто до сих пор к работам не то что не приступал, никто еще не взялся за контракт. В высоких кабинетах решали, кому дать возможность нагреть руку на покойнике.
А покойник стоял и пугал своим разлагающимся трупом окружающих.
Этого дома сторонились и избегали даже бездомные. Поговаривали, когда-то, лет сто назад, здесь жил странный старик, баловавшийся вызовом демонов Той Стороны, а лет тридцать назад здесь поймали ведьму-вредительницу. Всего каких-то десять лет назад в одной из квартир произошло страшное убийство, которое так и не раскрыли, а убийцу не нашли. Каждые лет двенадцать-тринадцать тут кто-то вешался, резал себе вены или стрелялся. Каждые лет пять из окон падал чей-то ребенок. Ну а плотника, дворника, слесаря или трубочиста увозили в ближайшую больницу для бедных с тяжелой травмой каждый год, пока в доме жили, — на это никто внимания даже не обращал. Но и после расселения нет-нет, да проходил слух, что здесь нашли очередной свежий или не очень труп, и далеко не всегда нищего.
Тем страннее было видеть сегодня столпотворение вокруг нехорошего дома на столичной окраине. Те, кто возвращался с ночных гуляний, непроизвольно вливался в собирающуюся на улице толпу и донимал присутствующих одними и теми же вопросами. Но никто ничего вразумительного ответить не мог — простых зевак близко не подпускали, а пробиться сквозь оцепление никто не решался. Слишком много голубых мантий, а чародеям задавать вопросы не принято.
Оттого наблюдатели, когда им надоело томиться в неведении без внятных объяснений, то есть уже минут через десять, принялись объяснять все себе сами, домысливая, додумывая и добавляя капельку фантазии для складности, остроты и увлекательности.
Через час уже никто не сомневался, что чародеи Ложи прибыли ловить древнего демона, который с давних пор обитал в подвалах нехорошего дома и вот наконец-то почти вырвался на свободу. И чем настойчивее кто-нибудь принялся бы отрицать или оспаривать, тем истиннее становилась бы эта версия.
Поэтому чародеи никогда ничего не отрицали и не оспаривали.
Узнать, что там происходит, все-таки очень хотелось, и кто-то в толпе стал увлеченно рассказывать, как бы он поступил, чтобы узнать скрываемую правду, будь он… например, невидимым.
Невидимке было бы легко проскочить мимо напыщенных баранов в голубых мантиях, мерзнущих на предрассветном холоде. Да еще и в новогоднее утро, когда все мысли только и заняты тем, как бы поскорее все уже закончилось и откусить бы хоть кусочек пропущенного праздничного пирога. Они там так натоптали, что твоих следов даже не заметят. Еще проще отвлечь их внимание и прошмыгнуть через черный ход. Там дверь давно скрутили. Туда обычно ходят гадить, если сильно прижмет. Вонь, наверно, чудовищная. Если в темноте не видеть, точно можно вляпаться и говняных следов везде на снегу оставить. А снегу внутрь намело за три дня — утонуть, наверно, можно.
Лестница там еще очень паршивая, ненадежная. Надо быть пушинкой и порхать бабочкой или скакать горным козлом — половина ступеней давно обвалилась. Но это меньшая из бед, хуже те, что остались. Хрен их знает, на какие можно наступать, а какая с треском провалится — и полетишь ты вниз недолго, но навсегда.
Еще и жутко там. Ветер воет, бухает что-то, где-то колотит, скрипит так страшно, будто сейчас все на башку обвалится и рухнет. В оставшихся перекрытиях как будто бегает кто-то. И чудится постоянно чей-то плач, с подвыванием, от которого сердце сжимается. До мурашек пробирает от страха, когда идешь, слушаешь такие мертвые звуки в колючей мертвой темноте и понимаешь, что никого живого там нет, кроме тебя, ты там совсем один. А самое страшное, случись с тобой что — оступишься, упадешь, разобьешься, — и эти звуки тебя проглотят, потеряешься в них и останешься навсегда. Никто на помощь не придет. И разбитая рама продолжит монотонно и безразлично стучать, дребезжа осколком битого стекла.
А подняться-то на самый верх надо, туда, где крыша просела, но еще осталась. Где можно под навесом укрыться и спрятаться. Ведь Ложа тут не просто так, кого-то выследила. Да хоть и демона, дьявола, черта или беса с Той Стороны. А бес не дурак, понимает, что, раз бежать некуда, надо забраться повыше, чтоб посложнее было достать, а в случае чего — подороже продаться да побольше с собой забрать.
Там пара квартир на самом верху. Но налево можно даже не ходить. Дверь выворочена, на одной петле грустно так висит. А за дверью — дыра. Там-то крыша и обвалилась и на пару этажей вниз ушла. Глянешь — так и кружит, дух захватывает, как представишь, как оно все когда-то рушилось. Зачем туда вообще переться? Подходить-то даже страшно: скользко, небось, чуть оступишься, ухватиться не за что — сам туда и полетишь.
А справа двери даже нет. Только черный проем. Туда тоже страшно идти, но можно. Главное, под ноги смотреть. Мусора там всякого осталось, об который споткнешься и носом пол пропашешь, если не свалишься на что-нибудь, обо что башку расшибешь. Ветер там хуже всего свищет, насквозь продувает, та самая рама зловеще стучит, дребезжа битым стеклом. Холодно — как в самой Бездне. Вот там-то дьяволу самое место и прятаться. В каком-нибудь темном углу, где сложнее всего приметить. Сидит, не шелохнувшись, снегом занесло, белый, как мел, и холодный, ледяной прямо-таки. Тронешь — обожжешься. С очередным жмуриком, окочурившимся пару дней как, легко спутать.
Но дьяволу-то того и нужно. Дьявол хитер, коварен. Только заиграет желание проверить, только протянешь руку, чтоб удостовериться, дьявол тебя ка-а-ак
он вцепился ей в запястье. Прятаться больше смысла не было, и Аврора сняла маскировку. Второе зрение помогало, но его она все равно почти не видела. Помогал только голубой кристалл, и то несильно. Чародейка чувствовала себя беспомощной, а оттого оскорбленной. Чародеи арта в принципе не жаловали талисманы, их использование било по самолюбию. Но сегодня пришлось обвешаться ими с ног до головы.
— Пусти! — дернулась Аврора. — Ну пусти же, ну!
Он смотрел на нее. В серебряных бельмах отражался голубой кристаллический свет.
— Я помочь пришла, — обиженно буркнула она.
Он разжал пальцы, ослабляя хватку. Для трижды насквозь пробитого ледяными шипами человека она была слишком уж крепкой. Аврора высвободила руку, отступила, потирая запястье.
Сигиец пошевелился, стряхивая с волос шапку снега. Затем поднялся, опираясь о шершавую, с содранными обоями стену. Далось это тяжело, что выдала дрожь на заросшем всклокоченной, уродливой бородой лице. Аврора светила на него голубым кристаллом и едва узнавала. И не только потому, что борода и сальные волосы сильно изменили сигийца. Еще и потому, что за прошедшие четыре месяца черты его лица почти истерлись в памяти Авроры. Если бы не потусторонние глаза и шрам, она бы не поверила, что это именно он.
— Боже мой, что с тобой стало? — пробормотала Аврора.
Сигиец не ответил. Из носа наконец-то вырвалось хилое облачко пара.
— Я не поверила, когда мне сказали, что ты нашелся. Да еще в таком месте.
Аврора посветила вокруг, на стены, пол и потолок. Вверху была огромная дыра, несколько досок обвалились и заледенели от постоянно текущей через дырявую крышу воды так, превратились в настоящий айсберг.
— Умеешь же ты выбрать себе убежище. Я пять раз чуть не убилась, пока поднималась! — пожаловалась чародейка.
Райнхард продолжал молчать, не сводя с нее глаз. Левая рука неподвижно висела.
— Я тебя тоже искала. Все четыре месяца, как ты исчез, не попрощавшись. Ну, признай, ты польщен таким вниманием? — улыбнулась Аврора. — Я так ни за кем еще не бегала, как за тобой.
Он не признал, даже вида не сделал. Чародейка осторожно шагнула чуть ближе.
— Ну ладно, не бегала, — призналась она. — Но ни дня не прошло, чтобы я о тебе не вспоминала. А ты вспоминал обо мне?
Аврора протянула руку к его левому плечу, где на грязной
