сказали?
Синицына?
— Синичкина.
— Нет, не знаю.
Посмотрел вслед уходящему Джефферсону участковый Петр и пробормотал себе в усы:
— Очень захочешь — сам найдешь. Если ты мужик, конечно.
И он, бесспорно, был прав.
Когда Квентин вышел из магазина, за угол во двор как раз сворачивала высокая полноватая неуклюжая женщина, по-утиному переваливаясь.
Глава 12
НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ…
Оля вломилась домой, как вихрь.
— Смертельный номер! — объявила она. — Але-оп!
И сорвала с головы шапку.
Юля на секунду обомлела, а потом начала хохотать:
— Ай да Кошкин! Ай да сукин сын!
Ну и постарался имиджмейкер! Юлька представила себе такое на своей собственной голове:
— Оська! Какое счастье, что ты — не я! После этого только на гильотину!
— Что бы ты понимала, глупая, — ничуть не обиделась стриженая Оля. — Да я теперь себе такого жениха отхвачу. Американского миллионера!
— Думаешь, в Америке все миллионеры с прибабахом?
— Стыдись, Юльчик! Ты становишься консерватором. Да я ему, моему богатенькому, сниться буду!
— Это уж непременно. Раз увидит — каждую ночь во сне кричать начнет.
Видимо, Кошкин теперь увлекся минималистскими формами, пресытившись монументальными Вавилонскими и Пизанскими башнями.
На первый взгляд обработанная им голова казалась совершенно лысой. Но только на первый, невооруженный. Сей шедевр парикмахерского искусства требовал внимательного, детального рассмотрения.
— Нужно два зеркала, спереди и сзади, — потребовала Оля. — А то я сама еще толком не разглядела эту красоту.
Возможно, предварительно Матвей Кошкин тренировался на собственных детях. Белокурая Ольгина головка была выстрижена в шахматном порядке, как иногда стригут негритят. Квадратик гладкой кожи — квадратик, покрытый короткой щетинкой. Но внутри каждой щетинистой клеточки выбрита еще и маленькая картинка: где звездочка, где крестик, где треугольничек.
— Кайф, балдеж, отпад! — восторгалась владелица прически.
— Чем бы дитя ни тешилось…
— Эх, маменька с папенькой не видят! В Саратов, что ли, опять смотаться?
— Перебьешься. Ты, может, и хочешь стать круглой сиротой, а моим детям еще понадобятся бабушка с дедушкой.
— А ты бы помолчала, со своими отросшими патлами.
— Желание не забыла загадать?
— Какие могут быть желания? Все уже сбылось! Моя башка — сама по себе предел мечтаний.
— А как же перемена участи?
Оля шутливо легонько боднула сестру обновленной макушкой:
— Ты что, не замечаешь но мне никаких перемен? Да разве может теперь жизнь катиться по-старому?
— Ни в коем случае!
А Квентин Джефферсон обзванивал все квартиры этого большого дома. Дверь за дверью, этаж за этажом. Методично и настойчиво.
Только начал он с противоположного крыла.
Где-то ему отпирали и терпеливо объясняли, что он ошибся. Где-то — призывали прекратить хулиганство.
За одной запертой дверью началась истерика:
— Я знаю, кто вы! Вы из военкомата! Подстерегаете моего мальчика, чтобы забрать в армию! Нет его! Не живет он здесь, и вам, изверги, никогда его не разыскать!
В другом месте — детский голосок:
— Пaпa ушел. Сказал — прибьет, если кого-нибудь пущу.
Этажом выше — старушка:
— Я бы открыла, сынок, да пальцы не слушаются. Артрит.
А в квартире напротив он спугнул подростков:
— Атас, ребята! Черепа вернулись, прячьте бутылки…
Бесконечные лестничные пролеты… Недавно сросшаяся нога начала ныть на месте перелома.
Из одной квартиры, оснащенной металлическими дверями, мужской голос отозвался:
— Юля? Есть тут Юля.
Сжав зубы, Джеффрерсон ждал: как же долго они ковыряются! Краснолицый крепыш отпер Квентину:
— Юля — это я. Вы по поводу кексов?
Джефферсон был близок к отчаянию. Он прошел уже все левое крыло и всю поперечную «перекладину» гигантской буквы «П» — мрачного дома сталинской постройки.
Дело близилось к вечеру, на лестничных площадках стало темно: в октябре дни недолги.
В очередной квартире ругнулись.
— Синичкину! Синичкину! Целый день кто-то спрашивает Синичкину. Не оставят человека в покое.
В темном дверном проеме — мужской силуэт. Но вот щелкнул выключатель, и узнал Квентин участкового Петра, только теперь тот был в майке и семейных трусах.
— А, старый знакомый! — хохотнул милиционер. — Никак подарок не вручишь?
— Все равно вручу, — упрямо буркнул американец.
— Ладно, мужик, — сжалился полисмен, подкручивая усищи. — Это вообще-то соседний подъезд. Только ты на улицу не вылазь, так дольше будет. А вот эта дверца, усек? Прямо в нее, потом ступеньки будут чуть вниз, потом свернешь влево и два раза вправо. Выйдешь на черную лестницу, поднимайся выше, выше и выше, а там уж увидишь квартиру сто. Ровно сто. Легко запомнить. Уан хандред. На косяке три звонка, ты жми средний. Дошло?
— Благодарю, господин полисмен.
— Не полисмен, а сотрудник органов внутренних дел России!
— Извините. Спасибо… браток.
— Так — то оно лучше.
И Джефферсон зашагал по указанному маршруту. Лабиринт извилистых коридоров, переходов, подъемов и спусков казался кишечником огромного животного.
Квентин чувствовал себя библейским Ионой в чреве кита. Поглотивший его огромный дом в виде буквы «П» плыл среди океана любви и ненависти, надежды и безнадежности. Простому смертному не дано было знать, к какому из полюсов направляет мрачная громада свой путь.
«Неисповедимы пути Господни, — думал Квентин, уже почти смирившись. — Господи, укажи мне мой собственный путь!»
По не посылалось ему никаких знамений и ориентиров. Только маленькие золотые часики тикали в кармане, как будто у них было сердце.
Направо теперь или налево? Забыл. Надо вернуться и переспросить. Но и обратного пути уже не найти среди этих лабиринтов. Напрасно он послушался участкового, нужно было выйти во двор и попасть в дом обычным путем, через подъезд, как ходят во всем мире нормальные люди.
Квентин уперся во что-то твердое, шершавое. И, как назло, лампочку на этом участке кто-то не то вывинтил, не то разбил. Щелкнул зажигалкой и даже застонал.
Перед ним была свежая кирпичная кладка. Он уже утыкался в нее сегодня, но с другой стороны, из гастронома.
Было жутковатое ощущение, что он оказался где-то в изнаночной стороны мира. По богословским канонам это значит — в аду. Значит, именно так наказывают за грехи: пустотой, одиночеством и отсутствием ориентиров…
Лабиринт, из которою нет выхода, и где-то за углом ожидает свою жертву кровожадный минотавр. Он гораздо страшнее тех рассвирепевших быков, которые неслись на Квентина во время уайтстоунского родео. Те были живыми грудами злобного мяса, а этот — бесплотен и молчалив. Он невидимка. Но от итого он нс менее реален.
Минотавр против кентавра. Кто кого?
Давным-давно, в седой античности, в таком же лабиринте заплутали отец и сын, Дедал и Икар. Но мудрый мастер Дедал нашел выход… Господи, ну конечно же!
Вверх!
Кентавры тоже всегда устремлены ввысь, к звездам!
Как же он забыл, ведь усатый полисмен тоже произнес
