нет. Не успеешь…
Она посмотрела на свою дрожащую ладонь, на израненные, покрасневшие от холода грязные пальцы. Во что она превратилась?.. В ретранслятора? В воплощенную Силу?
Или в бесполезный и никому не нужный биомусор?
Можно ещё как-то держаться, если тебя отвергли все, кроме тебя самого.
Но если ты сама себя отвергла, как жить тогда? И зачем?
Для чего?..
***
Машина затормозила у знакомого подъезда. Плохо слушающимися пальцами Рин нащупала в кармане ключ, — не потерялся, к счастью.
— Спасибо за… — она повернулась к Владимиру и, моргнув, так и не договорила фразу. Инженер кивнул и протянул ей пакет с жалобно звякнувшими бутылками.
— Твоё, кажется. Только ты лучше их вылей в унитаз, мой тебе совет. И спать ложись. Давай, доброй ночи.
С трудом выбравшись из машины, она хлопком закрыла дверь и кивнула инженеру. Перед глазами всё снова поплыло. Пошатываясь, девушка направилась к двери в подъезд. Короткое нажатие — дверь с сиплым писком открылась.
Мир ритмично покачивался под ногами — или это так трясся лифт? Кое-как выбравшись из кабинки на своём этаже, Рин подошла к двери. Ключ предательски скользил мимо скважины, и даже попав в неё, не хотел должным образом поворачиваться. Сопя и пыхтя, она кое-как открыла дверь и ввалилась в квартиру.
В воздухе витали непривычные запахи — чьи-то духи и моющее средство. Мысль о возможном госте промелькнула в сознании и исчезла. С трудом раздевшись, девушка вошла в кухню и устало села за стол.
Всё вокруг немилосердно вращалось, даже если она прижимала голову к столешнице. Казалось, что она катится в сторону и вот-вот упадёт на пол. Пошарив рукой в пакете, Рин вытащила одну из бутылок с цветастой этикеткой.
Нужно было как-то отвлечься. Палец нащупал колечко-открывашку на пробке, потянул — бутылка открылась с легким хлопком. Марков сказал, лучше вылить… годится. Она встала и подошла к раковине.
К запаху чьих-то духов и мыла добавился резкий, химический запах апельсина. Ядовито-жёлтая струйка побежала к сливу, пенясь и шипя.
На секунду она остановилась и, помедлив, поднесла бутылку ко рту. Вкус оказался таким же отвратительным и химическим, как и запах. Вдобавок всё внутри наполнилось не жаром, как от коньяка, а весьма болезненным жжением. Вылив полбутылки в раковину, вторую половину она влила в себя. И, правда, полнейшая мерзость.
Закашлявшись от пены, Рин со злостью втолкала бутылку в мусорный ящик. Туда же через минуту отправилась вторая.
До чего же обидно! Даже выпивку нормальную выбрать не смогла! Её бросило в жар, по телу пробежала мелкая дрожь, переросшая в судорогу. Сдержав рвотный позыв, она бросилась с кухни, с размаху врезалась плечом в дверной косяк и, почти вслепую нащупав дверь, ввалилась в ванную комнату.
Такое с ней было впервые. Все внутренности хотели вывернуться наизнанку, откуда угодно, любым способом. Живот снова скрутило, — вцепившись дрожащими пальцами в края раковины, девушка прижалась к холодной поверхности. Ну же… ну же! Выходи!
Зачем она вообще на это пошла?.. Зачем надо было пить, покупать все это, выходить из дома?.. Содрогаясь от новых бесплодных позывов, Рин заплакала. Пальцы нащупали кран, по засаленным волосам ударила упругая струя воды.
Очередной порыв. Дрожа всем телом, она болезненно застонала и, не в силах держаться на ногах, повисла на раковине. Хотелось рыдать, во весь голос, моля бога облегчить омерзительное состояние, выпустить прожигавший все внутренности яд. Хотелось умереть на месте. Лишь бы больше не ощущать всё это.
Не зная, куда деваться, она стащила с себя кофту и насквозь мокрую от пота футболку, следом на холодный пол упали вымазанные грязью джинсы. Оставшись в одном белье, она свалилась в ванну. Голова звонко ударилась о стенку, её снова скрутило в приступе тошноты.
«Это невозможно… больше невозможно это терпеть… кто-нибудь, пусть мне станет легче… пожалуйста, молю, я всё отдам, только бы стало легче… больше никогда… никогда…»
Болезненная судорога заставила всё тело съёжиться и замереть над зияющим провалом слива. Размазывая по щекам слёзы, Рин вцепилась в холодную ручку смесителя.
«Боже… можно я просто умру? Прямо сейчас, дай мне умереть! Я не могу дальше!..»
Приступ.
Организм больше не мог терпеть переполнявшую его отраву. Заходясь в приступах рвоты, девушка содрогалась всем телом и царапала стенки ванны. Впервые в жизни она ощущала себя настолько плохо, что была готова выдрать каждую каплю отравы из своего тела голыми руками.
Всё закончилось. Рин лежала на дне холодной, мокрой ванны, свернувшись в дрожащий комок, и глотала слёзы. Рядом шумела бегущая вода, а с душевой лейки сочились капли, звонко разбиваясь о дно ванны.
Все эмоции стёрлись, ушли в канализацию вместе с отравлявшим её тело пойлом, желчью и остатками еды. Осталось лишь одно настойчивое желание.
Ей хотелось умереть.
***
Рин уснула тут же, в ванне, изредка вздрагивая сквозь сон. Ей снилось поле боя, лица товарищей и врагов, лица всех тех, кого она не успела спасти. И жуткие, пугающие до дрожи глаза мертвой девушки, навсегда лишённой будущего. Если бы только она могла поменяться с ней местами…
Она пыталась что-то сказать, попросить, поторопить, но стоило ей только начать, как изо рта вытекали целые потоки крови. Рин тонула в ней, погружалась в липкое буро-черное месиво с головой, ощущала её вкус и запах — мерзкий, с оттенком ржавчины, совсем как контактная жидкость.
Сон повторялся снова, обрастая страшными подробностями, но в этот раз противные сгустки крови текли уже из неё. Заполняли лёгкие, пищевод, мешались в горле и не давали вдохнуть, душили и топили измученную девчонку.
Она проснулась от собственного крика, в луже рвоты и желчи.
Голова болела так, будто её, по меньшей мере, переехал танк. От холода стучали зубы, — болезненно щурясь от света ламп, Рин включила воду и, зашипев от ледяного душа, торопливо настроила температуру.
Бельё мгновенно намокло. Содрав с себя остатки одежды, она схватила щетку и принялась с остервенением тереть всё тело. Хотелось содрать с себя кожу, соскоблить до мяса любой след от стоявшей перед глазами крови, крупными каплями усеявшей её с ног до головы.
— Ненавижу себя… ненавижу…
Комната наполнилась паром, горячие струи омывали спину и плечи, скатывались по впалым щекам и очерчивали подтянутые бёдра. Прижав к груди белую от пены губку, она прижалась лбом к стене и, стиснув зубы, шептала одно и то же.
— …я сделаю… я сделаю это.
Она зажмурилась и помотала головой. Стряхнув остатки сна, Рин снова открыла глаза. Среди заполненной паром комнаты сквозь шум воды послышались полные роковой неизбежности слова.
— Я сделаю это.
***
